Рудольф Штайнер

Философия свободы (Часть 1)

наш опыт многоступенчат и, если угодно,

иерархичен; первая ступень опыта -- данность непосредственного

мировосприятия при отсутствии каких-либо категориальных упорядочений

воспринятого (на понятия, ввиду их еще-не-осознан-ности, наложено -- мы

знаем уже -- временное вето). Данность чистого восприятия - данность хаоса;

о познании на этой стадии опыта не может быть и речи, но налицо - воля к

познанию: сознательная мысль в отличие от просто рассудочной не есть, а

становится, и, как становящееся, она всегда волюнтаристична и императивна, а

не пассивно-дискурсивна; иначе, познание в ней всегда аффицируется волей,

неким изначально-демиургическим 'да будет!' -- в контексте данной стадии

опыта, где дискурсивности, лишенной права априорного вмешательства, нечего

делать с эмпирикой чувственных данных, речь может идти только о 'да будет!'

самого познания, которое иначе -- не состоится. Держаться опыта, значит не

выходить за пределы данности; данность же непосредственного образа мира

насквозь хаотична. Тогда мы спрашиваем себя: нет ли в этой данности чего-то

такого, с чего могло бы начаться познание? Ибо до тех пор, пока мы пассивно

глазеем на данное, познание не может начаться. Оно начинается тогда, когда в

самой этой данности мы находим некую более высокую данность: данность мысли,

в обнаружении которой наш опыт качественно расширяется до сверхчувственного.

Мы видим, что понятие -- это не пустая категориальная форма кантовской

аналитики, а форма, через которую в нас вливается содержание мира. Познание

-- соединение обеих половинок данности: чистого восприятия и чистого

понятия, когда к данности чувственного опыта мы подыскиваем соответствующую

данность опыта сверхчувственного. В кантовском категориальном синтезе

рассудочной формы и чувственного содержания нам явлена некая карикатура

познавательного акта. В наглядной схеме карикатура эта выглядела бы

прибилизи-тельно следующим образом: чувственное восприятие идет 'от' вещей

('в себе') 'к' голове, понятийная форма -- 'от' головы 'к'

(трансцендентально эстетизированным) вещам. Коварный призрак старой элейской

черепахи вновь и в который раз вынуждает познание к логическому

фокусничеству: ибо злосчастной аххилесовой голове никак не суждено угнаться

здесь за непознаваемыми черепахами вещей. Голова, доверяющаяся не школьной

традиции, а опыту, вырывается из этого транса и

постигает: форма, находящаяся 'в' ней, -- лишь оболочка мысли (пустое

кантовское понятие); сама мысль находится 'в' вещи, как сущность ее и смысл,

и задача познания - извлечь ее 'из' вещи и понять тем самым саму вещь,

подыскав ей нужное понятие*. Акт голого 'извлечения' - это еще не познание;

содержание мира предстает здесь в хаотическом виде, поскольку оно еще не

понято, т.е. не соединено с понятием. Только через мышление содержание это

приобретает осмысленность и упорядоченность; в непосредственном восприятии

нам дана лишь чувственная (и постольку хаотическая) его сторона. Отсюда

небывалый, изумительный опыт 'Философии свободы': ЖИВЯ В МЫСЛИ, МЫ ЖИВЕМ ВО

ВСЕЛЕННОЙ -- опыт, уже чреватый всей палитрой красок будущего умного

оккультизма. Ибо повторим еще раз: если мысль, сведенная к понятию, и

понятие, в свою очередь сведенное к пустой априорной емкости, должны были

компенсироваться шумными успехами 'пупочного', с позволения сказать,

познания, то философам, вознамерившимся защищать в этой нечистой игре права

чистого разума, приходилось биться над нелепейшей головоломкой, достойной

самого решительного психиатрического вмешательства: если вещь находится

'вне' головы, а мысль 'в' голове, то каким образом обеспечивается выхождение

мысли 'из' головы и вхождение ее 'в' вещь? Понятно, что такое фокусничество

могло быть по плечам разве что только мистическому 'пупку', облекающемуся в

респектабельно-категориальные формы типа 'вчувствования', 'симпатии' и т.п.,

чтобы не уронить марку факультета. Мысль -- безнадежно отчужденная от мира и

запертая в черепной коробке - оставалась попросту не у дел. Приговор Давида

Юма, казалось бы, не подлежал никакой кассации: 'Мы можем направлять наш

взор на бесконечные дали, -- говорит Юм, -- можем уноситься воображением до

небес, до последних границ мироздания, но мы все же не выйдем ни на шаг за

пределы нас самих, никогда не узнаем иного рода бытия, кроме представлений,