Даниил Андреев

Роза Мира (Часть 1)

лежать, не считая времени, на речном берегу и бесцельно

следить прохладную воду, сверкающую на солнце. Или, лежа

где-нибудь среди старого бора, слушать органный шум вершин да

постукивание дятла. Надо доверять тому, что стихиали Лиурны уже

радуются тебе и заговорят с твоим телом, как только оно

опустится в текучую плоть их; что стихиали Фальторы или

Арашамфа уже поют тебе песни шелестящей листвой, жужжанием пчел

и теплыми воздушными дуновениями. Когда по заливным лугам,

пахнущим свежескошенным сеном, будешь возвращаться на закате

домой с далекой прогулки, поднимаясь в нагретый воздух

пригорков и опускаясь в прохладные низины, а тихий туман начнет

заливать все, кроме верхушек стогов, - хорошо снять рубашку и

пусть ласкают горячее тело этим туманом те, кто творит его над

засыпающими лугами.

Можно было бы указать еще сотни таких минут - от загорания

на песке до собирания ягод - полудействия, полусозерцания, - но

о них догадается и без указаний тот, кто вступит на этот легкий

и светлый путь. Ведь такой уклад возможен не только в Средней

России, но и в природном ландшафте любой другой страны, от

Норвегии до Эфиопии, от Португалии до Филиппин и Аргентины.

Соответственно будут меняться только детали, но ведь они могут

меняться и в пределах одного ландшафта сообразно личным

наклонностям. Главное - создать внутри себя этот свет и

легкость и повторять подобные периоды, по возможности, каждый

год.

- Что за нелепость, - подумают иные. - Как будто мы не

располагаем исчерпывающими данными, отчего и как возникают

туманы, ветер, роса, не знаем механики образования дождя, рек,

растительности? И такие сказки преподносятся с серьезным видом

в середине XX столетия! Недаром автор намекает на то, что ему

легче столковаться с детьми: зрелому человеку не пристало

слушать такие басни.

Они заблуждаются, эти абсолютисты научного метода

познания: ни малейшего противоречия науке здесь не имеется.

Подчеркиваю: науке, объективной и серьезной, а не философской

доктрине материализма. Ведь если бы существовало какое-нибудь

разумное микроскопическое существо, изучающее мой организм и

само в него входящее, оно имело бы основание сказать, в ту

минуту, как я шевельнул рукой, что эта глыба вещества,

состоящая из таких-то и таких-то молекул, дернулась оттого, что

сократились некоторые ее части - мускулы. Сократились же они

потому, что в моторных центрах произошла такая-то и такая-то

реакция, а реакция была вызвана такими-то и такими-то причинами

химического порядка. Вот и все! Ясно как день. И уж, конечно,

такой толкователь возмутился бы, если бы ему вздумали указать,

что 'глыба' шевельнулась потому, что таково было желание ее

обладателя, свободное, осознанное желание, а мускулы, нервы,

химические процессы и прочее - только передаточный механизм его

воли.

Изучением этого механизма занимается физиология. Это не

мешает существованию психологии - науки о том сознании, которое

этим механизмом пользуется.

Изучением стихий природы как механизмов занимаются

метеорология, аэродинамика, гидрология и ряд других наук. Это

не должно и не будет мешать со временем возникновению учения о

стихиалях, о тех сознаниях, которые пользуются этими

механизмами.

Лично у меня все началось в знойный летний день 1929 года

вблизи городка Триполье на Украине. Счастливо усталый от

многоверстной прогулки по открытым полям и по кручам с

ветряными мельницами, откуда распахивался широчайший вид на

ярко-голубые рукава Днепра и на песчаные острова между ними, я

поднялся на гребень очередного холма и внезапно был буквально

ослеплен: передо мной, не шевелясь под низвергающимся водопадом

солнечного света, простиралось необозримое море подсолнечников.

В ту же секунду я ощутил, что над этим великолепием как бы

трепещет невидимое море какого-то ликующего, живого счастия. Я

ступил на самую кромку поля и, с колотящимся сердцем, прижал

два шершавых подсолнечника к обеим щекам. Я смотрел перед

собой, на эти тысячи земных солнц, почти задыхаясь от любви к

ним и к тем, чье ликование я чувствовал над этим полем. Я

чувствовал странное: я чувствовал, что эти невидимые существа с

радостью и с гордостью вводят меня, как дорогого гостя, как бы

на свой удивительный праздник, похожий и на мистерию, и на пир.