Даниил Андреев

Роза Мира (Часть 1)

костер в двух метрах от тихо струившейся реки, под

сенью трех старых ракит, сготовили немудрящий ужин. Темнело.

Из-за дубов выплыла низкая июльская луна, совершенно полная.

Мало-помалу умолкли разговоры и рассказы, товарищи один за

другим уснули вокруг потрескивавшего костра, а я остался

бодрствовать у огня, тихонько помахивая для защиты от комаров

широкой веткой.

И когда луна вступила в круг моего зрения, бесшумно

передвигаясь за узорно-узкой листвой развесистых ветвей ракиты,

начались те часы, которые остаются едва ли не прекраснейшими в

моей жизни. Тихо дыша, откинувшись навзничь на охапку сена, я

слышал, как Нерусса струится не позади, в нескольких шагах за

мною, но как бы сквозь мою собственную душу. Это было первым

необычайным. Торжественно и бесшумно в поток, струившийся

сквозь меня, влилось все, что было на земле, и все, что могло

быть на небе. В блаженстве, едва переносимом для человеческого

сердца, я чувствовал так, будто стройные сферы, медлительно

вращаясь, плыли во всемирном хороводе, но сквозь меня; и все,

что я мог помыслить или вообразить, охватывалось ликующим

единством. Эти древние леса и прозрачные реки, люди, спящие у

костров, и другие люди - народы близких и дальних стран,

утренние города и шумные улицы, храмы со священными

изображениями, моря, неустанно покачивающиеся, и степи с

колышущейся травой - действительно все было во мне тою ночью, и

я был во всем. Я лежал с закрытыми глазами. И прекрасные,

совсем не такие, какие мы видим всегда, белые звезды, большие и

цветущие, тоже плыли со всей мировой рекой, как белые водяные

лилии. Хотя солнца не виделось, было так, словно и оно тоже

текло где-то вблизи от моего кругозора. Но не его сиянием, а

светом иным, никогда мною не виданным, пронизано было все это,

- все, плывшее сквозь меня и в то же время баюкавшее меня, как

дитя в колыбели, со всеутоляющей любовью.

Пытаясь выразить словами переживания, подобные этому,

видишь отчетливее, чем когда бы то ни было, нищету языка.

Сколько раз пытался я средствами поэзии и художественной прозы

передать другим то, что совершилось со мною в ту ночь. И знаю,

что любая моя попытка, в том числе и вот эта, никогда не даст

понять другому человеку ни истинного значения этого события

моей жизни, ни масштабов его, ни глубины.

Позднее я старался всеми силами вызвать это переживание

опять. Я создавал все те внешние условия, при которых оно

совершилось в 1931 году. Много раз в последующие годы я ночевал

на том же точно месте, в такие же ночи. Все было напрасно. Оно

пришло ко мне опять столь же внезапно лишь двадцать лет спустя,

и не в лунную ночь на лесной реке, а в тюремной камере.

О, это еще только начало. Это еще не то просветление,

после которого человек становится как бы другим, новым -

просветленным в том высшем смысле, какой влагается в это слово

великими народами Востока. То просветление - священнейшее и

таинственнейшее: это раскрытие духовных очей.

Большего счастья, чем полное раскрытие внутреннего зрения,

слуха и глубинной памяти, на Земле нет. Счастье глухого и

слепорожденного, внезапно, в зрелые годы пережившего раскрытие

телесного зрения и слуха, - лишь тусклая тень.

Об этом я могу только повторять, если можно так

выразиться, понаслышке. Есть замечательная страница в поэме

Эдвина Арнольда 'Свет Азии', где описывается такое состояние,

сделавшее одного искателя тем, кто ныне известен всему

человечеству как Гаутама Будда.

Вот это описание.

Речь идет о вступлении Будды в состояние 'абхиджны' -

широкое прозрение 'в сферы, не имеющие названий, в бесчисленные

системы миров и солнц, двигающихся с поразительной

правильностью, мириады за мириадами... где каждое светило

является самостоятельным целым и в то же время частью целого -

одним из серебристых островов на сапфировом море, вздымающемся

в бесконечном стремлении к переменам. Он видел Владык Света,

которые держат миры невидимыми узами, а сами покорно движутся

вокруг более могущественных светил, переходя от звезды к звезде

и бросая непрестанное сияние жизни из вечно меняющихся центров

до самых последних пределов пространства. Все это он видел в

ясных образах, все циклы и эпициклы, весь ряд кальп и