Даниил Андреев

Роза Мира (Часть 1)

духом и послушнее моим

желаниям. Таким, каким является наше тело в затомисах, небесных

странах метакультур, оно становится именно в Нэртисе. И если бы

меня мог увидать кто-нибудь из близких, оставшихся в Энрофе, он

понял бы, что это - я, он уловил бы неизъяснимое сходство

нового облика с тем, который был ему знаком, но был бы потрясен

до глубины сердца нездешней светлотой преображенного.

Что сохранилось от прежнего? Черты лица? - Да, но теперь

они светились вечной, неземной молодостью. - Органы тела? - Да,

но на висках сияли как бы два нежно-голубых цветка - то были

органы духовного слуха. Лоб казался украшенным волшебным

блистающим камнем - органом духовного зрения. Орган глубинной

памяти, помещающийся в мозгу, оставался невидим. Так же

невидима была и перемена, совершавшаяся во внутренних органах

тела, ибо все, приспособленное раньше к задачам питания и

размножения, было упразднено или в корне изменено,

приспособленное к новым задачам. Питание сделалось похоже на

акт дыхания, и пополнение жизненных сил совершалось за счет

усвоения светлого излучения стихиалей. Размножения же - как мы

его понимаем - ни в одном из миров восходящего ряда нет. Там

есть иное, и об этом я скажу, дойдя до главы о Небесной России.

По истечении долгого времени я стал ощущать все

прибывающее, радостное нарастание сил, как будто раскрывание

таинственных и долгожданных крыльев. Не нужно понимать меня

слишком буквально: речь не о появлении чего-нибудь,

напоминающего крылья летающих существ Энрофа, но о раскрытии

способности беспрепятственного движения во всех направлениях

четырехмерного пространства. Это было еще только возможностью -

неподвижность по-прежнему покоила меня, но возможность полета

превращалась из неопределенной мечты в очевидную, открывающуюся

передо мной перспективу. От друзей моего сердца я узнают, что

мое пребывание в Нэртисе подходит к концу. Мне казалось, что

нечто, схожее с колыбелью, где я покоился, как бы медленно

раскачивается вверх и вниз, и каждый взлет казался выше

предыдущего. Это движение порождало предвкушение еще большего

счастья, в которое я должен теперь войти. И я понял, что

нахожусь уже в другом слое - в Готимне, последнем из миров

сакуалы Просветления. То были как бы колоссальные цветы, размер

которых не лишал их удивительной нежности, а между ними

открывались бездонные выси и дали девяти цветов. О двух из них,

лежащих за пределами нашего спектра, могу здесь только сказать,

что впечатление, производимое одним из них, ближе всего к тому,

которое оказывает на нас небесно-синий, а впечатление от

другого отдаленно напоминает впечатление, которое здесь

оказывает золотой.

Огромные цветы Готимны, составляющие целые леса,

склоняются и выпрямляются, качаются и колышутся, звуча в

непредставимых ритмах, и это их колыхание подобно тишайшей

музыке, никогда не утомляющей и мирной, как шум земных лесов,

но полной неисчерпаемого смысла, теплой любви и участия к

каждому из там живущих. С легкостью и спокойствием,

недостижимыми ни для какого существа в Энрофе, мы двигались,

как бы плывя в любом из четырех направлений пространства между

этими напевающими цветами, или медлили, беседуя с ними, потому

что их язык стал нам понятен, а они понимали наш. Здесь, на

небесно-синих полянах или подле огромных, тихо мерцающих

золотых лепестков, нас посещали те, кто сходит в Готимну из

затомисов, чтобы подготовить нас, младших братьев, к следующим

этапам пути.

Садом Высоких Судеб называется Готимна, оттого что здесь

предопределяются надолго судьбы душ. Передо мной представало

распутье: оно является всякому, взошедшему в этот слой.

Выбранного здесь нельзя уже было бы изменить долгие столетия ни

в одном из многих миров, здесь предызбираемых. Я мог свободно

выбрать одно из двух: либо подъем в Небесную Индию, конец

навсегда пути перевоплощений, замену его путем восходящих

преображений по иноматериальным слоям; либо еще одно, может

быть и несколько, существований в Энрофе, но уже не как

следствие неразвязанной кармы - она была развязана, - а как

средство к осуществлению определенных, только мне поручаемых и

мною свободно принимаемых задач. И хотя слово 'миссия' на