оценка Ван Цзяомина была хоть и не самой высокой, но, учитывая его огрехи, все же приемлемой. Свой первый «экзамен» он как будто выдержал.
За едой старики против обыкновения говорили мало и ни словом не обмолвились об испытании, которое только что пережил Липин. Они словно не догадывались, как туго ему пришлось в чулане. А Ван Липин смекнул что к чему и про себя решил: «Вы делаете вид, что знать ничего не знаете про то, как я сидел в чулане, ну а я сделаю вид, что со мной ничего не произошло. Посмотрим, какую еще проверку вы мне устроите». Он быстро покончил с обедом и аккуратно положил палочки возле чашки, ожидая нового задания от своих учителей.
Он и вообразить не мог, что Ван Цзяомин все тем же сухим тоном скажет ему:
— Липин, возвращайся в темную комнату и сиди там.
Сказал и, не взглянув на Ван Липина, пошел к чулану. Липину ничего не оставалось делать, как пойти за ним. Он вошел в чулан, услышал за собой бряцанье замка, звук удаляющихся шагов. Снова его окружал непроглядный мрак.
Ван Липин растерянно стоял в темноте. «Неужто утреннего экзамена недостаточно? — мелькнуло у него в голове. — Неужто они еще сомневаются в моем усердии? И чего ради по их милости мне тут маяться в темноте?» Со злости он стал колошматить по воздуху руками и ногами, потом, утомившись, сел на пол. Он и утром не стерпел — справил нужду прямо в чулане. Вот и сейчас он чувствовал, что в животе у него скопилось немало «отходов» и что ему вряд ли удастся дотерпеть до следующего прихода старцев. Как ни старался Ван Липин отвлечься, подумать о чем-нибудь приятном и возвышенном, желание облегчиться постоянно возвращало его к его отчаянному положению. Что делать? Он звал учителя — и только впустую драл горло. Колотил в стены и в дверь — в ответ ни звука. Где тут справлять нужду? Пойдет вонь, учитель заглянет и посмеется над ним. Нет, нельзя здесь больше мочиться. Но и терпеть сил не было. Вот так передряга! Ван Липин собрал в кулак всю свою волю, Он твердо решил терпеть до последнего. Мгновения томительно тянулись одно за другим. В конце концов Ван Липин не выдержал и справил нужду прямо в штаны. Приятно было почувствовать облегчение после этой нескончаемой муки! Но тут его стали обуревать угрызения совести. Он не сдержался, не выполнил обещания, которое дал сам себе! От стыда и отчаяния Липин даже заплакал. Никто на свете не мог знать, как тяжело ему было в тот момент. А впрочем, и не нужно, чтобы кто-нибудь про это узнал! Поплакав немного, Ван Липин успокоился и уселся на полу. Штаны его мало-помалу обсохли, и он решил, что когда старики придут за ним, он постарается сделать так, чтобы они не заметили случившегося с ним конфуза.
А даосы все это время находились рядом с чуланом, где сидел Ван Липин, и отлично знали, что с ним происходит. Когда Ван Липин мучался один в кромешной тьме, они переживали вместе с ним его страх и стыд, его страдание и отчаяние. Однако у Лао-цзы (10) недаром говорится; «Победивший себя воистину силен». Как бы жестоко ни обращались старики с тринадцатилетним подростком, это было необходимо для того, чтобы сделать из него нового человека. И, видя недюжинное упорство и искренность Ван Липина, они не скрывали своей радости.
Когда стемнело, старики отперли чулан и позвали Ван Липина. Ван Липину было очень стыдно за себя, но, увидев, что на улице уже сгустились сумерки, он подумал, что старики, может быть, не заметят его конфуза, вышел из комнаты и, как ни в чем не бывало, отвесил им низкий поклон. Даосы не стали задавать ему вопросов, а сказали только: — Сегодня на этом закончим, возвращайся домой. Опасаясь, что старцы заметят его позор, Ван Липин не мешкая побежал домой. Пробегая мимо ручья, он снял с себя штаны, наскоро сполоснул их в воде и, уже совсем успокоившись, явился домой как раз к ужину. А на вопрос родителей, почему у него мокрые штаны, ответил, что по дороге домой играл с товарищами и по неосторожности упал в лужу. На том разбирательство и закончилось.
С тех пор каждый третий-пятый день Baн Липин уходил в темную комнатку, чтобы «освобождаться от заблуждений». Каждый раз он проводил там все больше времени: сначала полдня, потом день, а потом весь день и всю ночь. Со временем он привык сидеть в темноте, не испытывая особых волнений. Он сумел обуздать свою «дикую природу», и сердце его было покойно, как «зеркало недвижных вод». Теперь он мог безмятежно и сосредоточенно осознавать, что с ним происходит, Старики сказали ему, что для него начался этап работы с сознанием, который так и назывался; «осознание».