не имели возможности ознакомиться с оригинальными источниками еврейских каббалистов и, как правило, пользовались переводами трудов христианских мыслителей и оккультистов, в разной степени знакомых с каббалистическим учением.
Ранние работы Владимира Соловьева[55] насквозь пропитаны каббалистической тематикой: это идеи подлинного сопричастного Богу существования, целостности мира и всеединства творения («мировой души») и Творца, где душа человечества, Адам Кадмон – «это мыслящий центр и внутренняя связь всех существ…»[56].
Свой взгляд на каббалу Соловьев формулирует следующим образом: «…каббала не есть продукт ни Средневековья, ни александрийского мышления. Неизгладимую печать ее древнееврейского происхождения и существенное ее отличие от неоплатонического учения мы видим в особом первобытном реализме и цельном монизме этого своеобразного миросозерцания. Характерное для всей греческой философии и вполне сохранившееся в неоплатонизме противоположение между миром умопостигаемых сущностей, областью истинного, подлинного бытия, и миром материальных явлений – это дуалистическое противоположение совершенно отсутствует в каббале (для нее материальный мир есть только последняя крайняя степень реализации и воплощения истинносущего)»[57].
Однако, несмотря на обилие каббалистических идей в работах Соловьева, многие из них крайне трансформированы и искажены по смыслу. Причина этого состоит в том, что его познания в каббале базировались в основном на источниках поздней христианской каббалы с преобладанием оккультной составляющей, что и оказало свое влияние на его восприятие каббалы как религиозно-мистического учения.
Работы Соловьева по каббале послужили фундаментом для дальнейших исследований этого учения русскими философами. Увидев в учении Соловьева каббалистический элемент всеединства, русский философ и богослов Сергей Николаевич Булгаков (1871-1944 гг.) приступает в начале XX в. к серьезному изучению каббалы, о чем, прежде всего, свидетельствует его работа «Свет Невечерний» (1917 г.). Пытаясь понять каббалистическое учение, Булгаков обращается к доступным в то время переводам «Зоара» и «Сефер Ецира», наиболее известным из которых являлся шеститомный французский перевод «Зоара» Жана де Паули, выполненный в начале XX в.[58]. Однако этот перевод, являвшийся для русских философов начала века зачастую единственным источником каббалистического знания, был полон искажений и фальсификаций. Жан де Паули практически не был знаком