Александр Горбовский

Тайная власть. Незримая сила

на необъяснимой общности

человека и его изображения.

Вот как делает это Назлоян. Оставаясь с больным один на один по нескольку

часов иногда в течение многих дней, он занимается тем, что изготовляет его

скульптурный портрет. Иногда они беседуют на самые различные темы, иногда

молчат.

- Портрет продвигается иногда медленно, иногда быстро, - комментирует

целитель. - Это связано с психопатологическими сдвигами, происходящими в

состоянии пациента. Нет сдвигов - нет продвижения в портрете.

По мере того как скульптура обретает все большее сходство с самим больным,

начинают происходить те самые "сдвиги", изменения, которые с позиций

собственно психиатрии объяснить невозможно.

Известно, что лицо человека - лик его души, лик глубинных состояний его

психики. Если вы посмотрите на психически больного, вы можете заметить

маску болезни, как бы наброшенную поверх его лица. Истинный же его лик, с

трудом пробиваясь, лишь как бы мерцает сквозь эту завесу. Впрочем, так

видится мне, и я не уверен, что именно это видел и имел в виду Назлоян,

начиная свой путь целительства.

Постепенно и с величайшим трудом удается целителю освободить этот лик

больного от маски болезни, лежащей поверх его. Особенно мучительным

оказывается момент, когда портрет, а, следовательно, и процесс исцеления

подходит к концу. Реакция больного больше всего напоминает реакцию

одержимого, которого покидает некая сущность, темный дух, обитающий в нем.

Перед тем как окончательно исцелиться, больной разряжается беспричинным

многочасовым плачем, смехом, прорывается циничная сексуальность, агрессия,

глумливость. Это как бы последний, заключительный всплеск безумия, болезни

и зла, вынужденных покинуть человека. Покинуть и перейти от него - куда?

Неужели в изображение, в скульптурного двойника?

Ощущение необъяснимой связи между человеком и его изображением издавна

присуще человеку. Это отражено в художественной литературе: "Портрет"

Гоголя, "Портрет Дориана Грея" О. Уайльда. Какая-то часть человека, его

личности, переходит в портрет, продолжая жить в нем.

Связь человека и его изображения, известная мистикам всех времен,

открывается художникам, творцам. Напомню строки Ахматовой, которые уже

приводил: "Когда человек умирает Изменяются его портреты..." Скульптор 3.

А. Масленникова пишет в воспоминаниях, что, разговаривая с Б. Л.

Пастернаком по телефону, упомянула, что "один человек в припадке безумия

схватил гипсовый отлив его головы и со страшной силой бросил об пол так,

что в дубовом паркете осталась вмятина, а портрет разлетелся на куски.

Услышав это, он на несколько секунд смолк, не отвечая на мои вопросы:

"Борис Леонидович, вы меня слышите?" Потом после паузы сказал как бы

издалека: "Я тут."

По словам Ивинской*, Борис Леонидович пересказал ей историю с разбитой

головой и добавил: "Это конец. Теперь мне не уйти."

Через одиннадцать дней он слег. Для человека столь глубокого внутреннего

прозрения и интуиции событие с разбитым его изображением оказалось

исполненым смысла.

Представление о неразрывной связи изображения и оригинала глубоко бытует в

народном сознании. Еще в прошлом веке в России художники, пытавшиеся

рисовать портреты простых людей, сталкивались с их опасением,

настороженностью и прямым нежеланием. Если с портретом что-то случится,

считали они, если кто-то разорвет или сожжет его, то человек, изображенный

на нем, пострадает тоже: будет сильно болеть или погибнет. Этими же

опасениями вызван был запрет на изображение человека в исламе. А задолго,

за много веков до ислама всякое изображение точно также запрещалось в

древней Иудее.

Повседневная жизнь дает многочисленные примеры, свидетельствующие о том,

сколь глубоко в сознании лежит это ощущение непонятной, необъяснимой связи.

Даже обычай во время манифестации публично сжигать портрет или чучело,

изображающее политического деятеля, восходит все к тому же представлению.

Это память, след магического, колдовского акта, целью которого было

причинение зла, нанесение вреда оригиналу. Когда влюбленные в минуты ссоры

в клочья рвут портреты своих возлюбленных, они не догадываются о пусть

неосознанном, но все том же подспудном импульсе, побуждающем их поступать

так: повредить портрет - значит причинить вред тому, кто изображен на нем.

О том, к сколь отдаленному прошлому восходит это представление, можно

судить по тому, что еще в Древнем Египте портретные статуи считались

вместилищем "Ка", двойника или души человека. После того как человек