Карлос Кастанеда

Отделенная реальность

этого, и

в этот момент, почти непроизвольно, произнес:

- Кто говорит, кто говорит?

- Этот вопрос так рассмешил дона Хуана, что он

подпрыгнул на месте.

Очевидно, я мог высказывать простые вещи, если я знал

точно то, что я хотел сказать.

- Я ли говорю? Я ли говорю? - спросил я.

Дон Хуан сказал мне, что если я не остановлюсь, то он

уйдет и отдохнет под рамада и оставит меня одного с моим

дурачеством.

- Это не дурачество, - сказал я.

Я говорил очень серьезно. Мои мысли были очень ясными;

мое тело, однако, онемело - я не чувствовал его. Я не

задыхался, так как я был однажды в прошлом в подобных

условиях; мне было удобно, потому что я не мог ничего

чувствовать; у меня не было контроля над сознанием, но, все

же, я мог говорить. Мне пришла мысль, что если я могу

говорить, возможно, я могу и встать, как говорил дон Хуан.

- Встаю, - сказал я по-английски, и с мерцанием в

глазах, встал. Дон Хуан покачал головой недоверчиво и вышел

из дома.

- Дон Хуан! - позвал я три раза.

Он вернулся.

- Положи меня, - сказал я.

- Положи себя сам, - сказал он. - кажется, ты делаешь

правильно.

Я сказал: "ложусь", и внезапно я потерял комнату из

вида. Я ничего не видел. Через секунду комната и дон Хуан

появились опять в поле моего зрения. Я подумал, что я,

должно быть, лежал лицом вниз, и он взял меня за волосы и

поднял мою голову.

- Спасибо, - сказал я очень медленно.

- Пожалуйста, - ответил он, подражая мне и сдерживая

смех.

Затем он принес листья и начал растирать ими мои руки и

ноги.

- Что ты делаешь? - спросил я.

- Я растираю тебя, - сказал он, имитируя мою тяжелую

монотонность.

Он содрогнулся от смеха. Его глаза были блестящими и

очень дружелюбными. Я понравился ему. Я чувствовал, что дон

Хуан был сочувствующим, честным и довольным. Я не мог

смеяться с ним, но мне было приятно. Другое чувство радости

охватило меня, и я засмеялся; это был такой ужасный звук,

что дон Хуан попятился.

- Я лучше отведу тебя к канаве, - сказал он, - или ты

убьешь себя дурачеством.

Он поставил меня на ноги и заставил прогуляться по

комнате. Мало-помалу я начал приходить в чувство,

почувствовал свои ноги, и, наконец, все свое тело. Мои уши

разрывались от необычного давления. Это было подобно

ощущению руки или ноги, которая была заснувшей. Я чувствовал

огромную тяжесть в затылке и на макушке.

Дон Хуан потащил меня к канаве позади его дома и

положил меня туда совершенно раздетого. Холодная вода

уменьшила давление, боль, и постепенно все прошло.

Я переоделся в доме, сел и снова почувствовал

отчужденность, то же желание оставаться спокойным. Однако,

на этот раз я заметил, что это была не ясность ума или

способность к сосредоточению; скорее, это был вид меланхолии

или физической усталости. Наконец, я заснул.

12 ноября 1963 г.

В это утро дон Хуан и я пошли на соседние холмы

собирать растения. Мы прошли около шести миль по чрезвычайно

неровной местности. Я очень устал. Мы сели отдохнуть, по

моей инициативе, и он начал разговор, сказав, что он доволен

моим прогрессом.

- Я знаю теперь, что это говорил я, - сказал я, - но

тогда я мог поклясться, что это был кто-то другой.

- Конечно, это был ты, - сказал он.

- Как же случилось, что я не мог узнать себя?

- Это делает дымок. Можно говорить и не заметить этого,

или можно пройти тысячи миль и не заметить ничего. Это

зависит от того, как кто-либо может принимать вещи.

Маленький дымок устраняет тело и дает свободу, подобно

ветру; лучше, чем ветер, ветер может быть остановлен скалой,

стеной или горой. Маленький дымок делает человека свободным,

как воздух; возможно, даже свободнее - воздуха может не быть

в земле и он может стать затхлым, но с помощью маленького

дымка человек не может быть остановлен или заперт.

Слова дон Хуана высвободили смесь эйфории и сомнения. Я

чувствовал потрясающее беспокойство, ощущение неопределенной

вины.

- Тогда он может действительно сделать все эти вещи,

дон Хуан?

- А что думаешь ты? Ты подумаешь, скорее, что являешься

ненормальным, или нет? - сказал он язвительно.

- Для тебя легко принимать все эти вещи. Для меня это

невозможно.

- Мне это нелегко. У меня не больше привилегий, чем у

тебя. Эти вещи равно трудны для тебя и для меня или для

любого другого, чтобы их принять.

- Но ты дома со всем этим, дон Хуан?

- Да, но это мне много стоит. Я должен бороться,

возможно, больше, чем ты когда-либо хотел. У тебя трудный

путь получения всего в работе. Ты не представляешь, как

тяжело я должен был работать, чтобы сделать то, что ты