Карлос Кастанеда

Отделенная реальность

солдаты напали на нас неожиданно, когда моя

мать готовила пищу. Она была беспомощной женщиной. Они убили

ее безо всякого повода. Не было никакой разницы в том, что

она умерла так, и действительно нет, и, тем не менее, для

меня она есть. Я не могу сказать себе, почему, однако; она

просто есть. Я думал, что они убили моего отца также, но это

было не так. Он был ранен. Позже они посадили нас в поезд,

подобно скоту, и закрыли дверь. Несколько дней они держали

нас там в темноте, как животных. Они держали нас живыми

кусками пищи, которые они бросали время от времени в вагон.

Мой отец умер от ран в этом вагоне. Он стал бредить от

боли и лихорадки, и продолжал говорить мне, что я должен

выжить. Он продолжал говорить мне это до самого последнего

момента своей жизни.

Люди позаботились обо мне; они накормили меня; старая

женщина знахарка скрепила сломанные кости моей руки. И, как

ты видишь, я жив. Жизнь была ни хорошей, ни плохой для меня;

жизнь была трудной. Жизнь трудна, и для ребенка она иногда

сам ужас.

Мы очень долго молчали. Возможно, час прошел в полной

тишине. У меня были очень спутанные чувства. Я был несколько

удручен, но, однако, я не мог сказать, почему. Я переживал

чувство угрызения совести. Перед этим я хотел потакать дону

Хуану, но он внезапно поменялся ролями к его прямой выгоде.

Это было просто и выразительно и произвело во мне необычное

чувство. Мысль о ребенке, испытывающем боль, всегда была

повышенно чувствительным предметом для меня. В мгновение мои

чувства проникновения к дону Хуану открыли путь ощущению

отвращения к себе. Я действительно принял, как будто жизнь

дона Хуана была просто клиническим случаем. Я был на грани

вскрытия моих заметок, когда дон Хуан ткнул меня пальцем в

икру ноги, чтобы привлечь мое внимание. Он сказал, что он

"видел" свет насилия вокруг меня, и поинтересовался, не

собираюсь ли я начать бить его. Его смех восхитительно

прервался. Он сказал, что я поддавался вспышкам наси-

льственного поведения, но что, в действительности, я не был

плохим и что долгое время насилие было против меня самого.

- Ты прав, дон Хуан, - сказал я.

- Конечно, - сказал он, смеясь.

Он убедил меня рассказать о своем детстве. Я начал

рассказывать ему о своих годах страха и одиночества, увлекся

описанием того, что, я думал, было моей потрясающей борьбой,

чтобы выжить и утвердить свой дух. Он рассмеялся при

метафоре об "утверждении моего духа".

Я рассказывал долго. Он слушал с серьезным выражением.

Затем, в один момент его глаза "прижали" меня снова, и я

перестал говорить. После секундной паузы он сказал, что

никто никогда не унижал меня и что была причина того, что я

не был в действительности плохим.

- Ты не потерпел поражения, все же, - сказал он.

- Он повторил утверждение четыре или пять раз, поэтому

я почувствовал необходимость спросить его, что он

подразумевал под этим. Он объяснил, что потерпеть поражение

было условием жизни, которое было неизбежным. Люди или

побеждали, или терпели поражение, и, в зависимости от этого,

они становились преследователями или жертвами. Эти два

условия преобладали, пока человек не начинал в и д е т ь ;

в и д е н и е рассеивало иллюзию победы, поражения или

страдания. Он добавил, что я научусь в и д е т ь , когда

я одержу победу над памятью униженного существа.

Я запротестовал, что я не был и никогда не был

победителем в чем-нибудь; и что моя жизнь была, пожалуй,

поражением.

Он засмеялся и бросил свою шляпу на пол.

- Если твоя жизнь является таким поражением, наступи на

мою шляпу, - вызвал он меня в шутку.

Я чистосердечно доказывал свое. Дон Хуан стал

серьезным. Его глаза сузились до тонких щелок. Он сказал,

что я думал, что моя жизнь была поражением, по другим

причинам, нежели само поражение. Затем он быстро и

совершенно неожиданно взял мою голову в свои руки, зажав

ладонями мои виски. Его глаза стали сильными, когда он

взглянул в меня. Без испуга я сделал глубокий вдох ртом. Он

позволил моей голове откинуться против стены, пристально

глядя на меня. Он выполнил свои движения с такой скоростью,

что некоторое время, пока он не ослабил и не откинул удобно

против стены, я был еще на середине глубокого вдоха. Я

почувствовал головокружение, неловкость.

- Я в и ж у маленького мальчика, - сказал дон Хуан

после паузы.

Он повторил это несколько раз, как будто я не понимал.

У меня было чувство, что он говорил обо мне, как о маленьком

кричащем мальчике, поэтому я не обратил действительного

внимания на это.