Карлос Кастанеда

Отделенная реальность

не забочусь о том, что тибетцы

намеревались сказать, - сказал я, - но я несомненно забочусь

о том, что говоришь ты. Я хочу услышать, что ты думаешь о

смерти.

Он пристально смотрел на меня мгновение, а затем

захихикал. Он раскрыл свои глаза и поднял брови в комическом

удивлении.

- Смерть - это кольцо листьев, - сказал он. - Смерть -

это лицо олли; смерть - это блестящее облако над горизонтом;

смерть - это шепот мескалито в твои уши; смерть - это

беззубый рот стража; смерть - это Хенаро, стоящий на своей

голове; смерть - это мой разговор; смерть - это ты и твой

блокнот; смерть - это пустяки, мелочи! Она здесь, и, все же,

она совсем не здесь.

Дон Хуан рассмеялся с большим наслаждением. Его смех

был подобен пению, это был вид танцевального ритма.

- Я говорю бессмыслицу? - сказал дон Хуан. - я не могу

сказать тебе, на что похожа смерть. Но, возможно, я могу

сказать тебе о твоей собственной смерти. Нет способа узнать,

чему она будет подобна в действительности; однако, я могу

сказать тебе, на что она может быть похожа.

Я испугался этому и возразил, что я хотел только знать,

на что смерть ему казалась похожей; я подчеркнул, что

интересовался его мнением о смерти в обычном смысле, но не

стремился знать о подробностях чьей-нибудь личной смерти,

особенно моей собственной.

- Я не могу говорить о смерти без личных терминов, -

сказал он. - Ты хотел, чтобы я рассказал тебе о смерти.

Хорошо! Тогда не бойся услышать о своей собственной смерти.

Я признался, что я был слишком нервным, чтобы говорить

об этом. Я сказал, что я хотел поговорить о смерти в обычных

выражениях, в которых он говорил сам, когда рассказывал мне

однажды о смерти своего сына евлалио, говоря, что жизнь и

смерть смешиваются подобно туману в кристаллах.

- Я говорил, что жизнь моего сына расширилась во время

его личной смерти, - сказал он. - Я не говорил о смерти

вообще, но о смерти моего сына. Смерть, чем бы она ни была,

заставила его жизнь расшириться.

Я определенно хотел направить разговор вне области

подробностей и упомянул, что я прочитал мнения людей,

которые были мертвыми несколько минут и оживлены благодаря

медицинской технике. Во всех случаях люди утверждали, что не

могли припомнить ничего вообще; что умирание было просто

ощущением затемнения сознания.

- Это вполне понятно, - сказал он. - Смерть имеет две

стадии. Первая - это затемнение. Это бессмысленная стадия,

очень похожая на первое действие мескалито, в которой

переживается легкость, заставляющая чувствовать счастье,

полное, и то, что все в мире спокойно. Но это только

поверхностное состояние; оно вскоре исчезает, и человек

входит в новую область, область жестокости и силы. Эта

вторая стадия является действительной встречей с мескалито.

Смерть очень сильно походит на это. Первая стадия является

поверхностным затемнением сознания. Вторая, однако, - это

действительно стадия, где каждый встречается со смертью; это

недолгий момент, после первого затемнения, когда мы находим,

что мы являемся, как-то, снова сами собой. И тогда смерть

разбивает нас со спокойной яростью, пока она не растворяет

нашу жизнь в ничто.

- Как ты можешь быть уверен, что говоришь о смерти?

- Я имею своего олли. Дымок показал мне безошибочно мою

смерть с большой ясностью. Вот почему я могу говорить только

о личной смерти.

Слова дона Хуана вызвали во мне глубокое опасение и

драматическую двойственность. У меня было чувство, что он

собирался описать неприкрытые, банальные детали моей смерти

и сказать мне, как или когда я должен умереть. Простая мысль

узнать это вызвала во мне отчаяние и в то же время возбудила

мое любопытство. Конечно, я мог спросить его описать его

собственную смерть, но я чувствовал, что такая просьба была

бы несколько грубой, и я автоматически исключил ее.

Дон Хуан, казалось, наслаждался моим конфликтом. Его

тело содрогалось от смеха.

- Хочешь ли ты знать, на что может быть похожа твоя

смерть? - спросил он меня с невинным удовольствием на лице.

Я нашел его озорное удовольствие в поддразнивании меня

несколько успокаивающим. Оно почти подстрекало мое опасение.

- Хорошо, скажи мне, - сказал я, и мой голос дрогнул.

Последовал внушительный взрыв смеха. Он держался за

живот, повернулся на бок и, передразнивая, повторял "хорошо,

скажи мне" ломающимся голосом. Затем он выпрямился и сел,

напустив на себя притворную сторогость, и с дрожью в голосе

сказал:

- Вторая стадия твоей смерти может, самое лучшее, быть

следующей.