ВШСМ
  4. Страница: 77

Вадим ПАНОВ

ТАГАНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК


     — Совсем ведь молодой был?
     — Молодой, да порченый, — буркнул я. — Не зря же о пересадке беспокоился.
     Не нравилось мне, что среди дворни шуточки нехорошие пошли, а особенно раздражало, что некоторые открыто улыбались, словно не похороны предстоят, а праздник какой. Ну да, согласен, Рудика мало кто любил: родители его давно умерли, с детьми от первого брака он не общается, а больше вроде и некому горевать. Но радоваться-то зачем? Во всяком случае — открыто? Нехорошо это.
     Впрочем, Борька, судя по всему, мою точку зрения разделял.
     — Клавдия с девками хихикает. А чего хихикать? Куда мы теперь? Опять место искать?
     Я вздохнул: тему приятель поднял правильную. Но неприятную, ибо, как сложится судьба после внезапной смерти Елакса, я не представлял. Текла себе устоявшаяся жизнь, сытая и безмятежная, и вдруг — опа! — ищи новое место. Опять пороги обивать.
     — Думаешь, здесь остаться не получится?
     — Помяни мое слово: молодая при первой же возможности умчится. Ей во Францию хочется, у них дом на Лазурном Берегу. Вилла. В ней и поселится. А там обслуга другая. Французская. Не потащит же она туда нас.
     — Не потащит.
     Борька закурил.
     — Ты-то мужчина молодой, да и повар знатный, не зря тебя Рудик постоянно нахваливал. А нам с Клавдией куда?
     Я потоптался около плиты, раздумывая, стоит ли заниматься обедом, решил не спешить и, одолжив у Борьки сигарету, присел рядом.
     — При доме останемся. Не пропадем. Новые господа въедут. Мало их, что ли?
     — Одна надежда.
     Надежда-то надеждой, да слабая. Когда еще новые господа появятся? Завещание огласить надо? Надо. Опять же, неизвестно, кому Рудик дом оставил. Может, молодой жене, а может, и первой. Он вроде неплохо к ней относился. А господа за домину удавятся, наверняка в суд пойдут, дело замутят... В общем, чуяло мое сердце, что закроют особняк на неопределенный срок. Мало, что ли, случаев? Полно!
     — Повар кто?
     Голос грубый, глаза равнодушные — милиционер пришел. В погонах. Хотя и без погон все понятно. По обращению.
     — Ты повар?
     — Ага.
     Я на всякий случай привстал и сигаретку затушил. Милиционер оглядел меня с хорошо поставленной подозрительностью:
     — Слушай сюда, повар: поскольку обстоятельства смерти Рудольфа Казимировича Елакса пока не ясны, принято решение опечатать кухню.
     — Почему?
     — Ты дурак, что ли? Сказано: поскольку обстоятельства смерти пока не ясны. Неизвестно, отчего приступ приключился.
     — Подозревают, что траванули Рудика, — доходчиво объяснил Борька. — Ты, стало быть, и траванул. Как этот... Сальери.
     В груди у меня стало холодно-холодно. Ведь упекут гады! Одно дело — такая шишка сам окочурился, и совсем другое — был убит. Начальникам милицейским только бы зацепиться, только бы упечь честного человека, «расследование начать», а там... Им ордена и благодарности, а мне? Мне пропадать.
     Задрожали руки.
     — Но...
     — Да не трусь ты, — заржал милиционер. — Эксперты говорят, что смерть наступила по естественным причинам. Болезнь у Рудольфа Казимировича была, гомонефрит, кажется. От него одно спасение — пересадка. А он не успел.
     — А я? А я тогда при чем?
     — Проверяем.
     «Знаем мы ваши проверки!» Мне стало тоскливо.
     — Шкафчик открой.
     Я распахнул дверцы и посмотрел на знакомые полки. На склянки, стоящие в первом ряду. Милиционер говорил
Забыли пароль?
Регистрация