Ричард Бах

Чайка по имени Джонатан Ливингстон

Джонатан жил этой мыслью всю свою жизнь,

поэтому Джонатан понял, понял мгновенно. Они

правы. Он может летать выше, и ему пора

возвращаться домой. Он бросил последний долгий

взгляд на небо, на эту великолепную серебряную

страну, где он так много узнал.

- Я готов, - сказал он наконец.

И Джонатан Ливингстон поднялся ввысь вместе

с двумя чайками, яркими как звезды, и исчез в

непроницаемой темноте неба..

"Так это и есть небеса", - подумал он и не

мог не улыбнуться про себя. Наверное, это не

очень почтительно - размышлять, что такое

небеса, едва ты там появился.

Теперь, когда он расстался с Землей и

поднялся над облаками крыло к крылу с двумя

лучезарными чайками, он заметил, что его тело

постепенно становится таким же лучистым.

Конечно, оно принадлежало все тому же молодому

Джонатану, который всегда жил за зрачками его

золотистых глаз, но внешне оно переменилось.

Оно осталось телом чайки, и все-таки никогда

прежде Джонатану не леталось так хорошо. "Как

странно, - думал он, - я трачу вдвое меньше

усилий, а лечу вдвое быстрее, я в силах сделать

вдвое больше, чем в мои лучшие дни на Земле!"

Его белые перья сверкали и искрились, а

крылья стали безукоризненно гладкими, как

отполированные серебрянные пластинки. Он с

восторгом начал изучать их и прилагать силу

своих мускулов к этим новым крыльям.

При скорости двести пятьдесят миль в час он

почувствовал, что приближается к максимальной

скорости горизонтального полета. При скорости

двести семьдесят три мили он понял, что быстрее

летать не в силах, и испытал некотое

разочарование. Возможности его нового тела тоже

были ограничены, правда, ему удалось

значительно превысить свой прежний рекорд, но

предел все-таки существовал, и чтобы его

превзойти, нужны были огромные усилия. "На

небесах, - думал он, - не должно быть никаких

пределов".

Облака расступились, его провожатые

прокричали:

- Счастливой посадки, Джонатан! - и исчезли в

прозрачном воздухе.

Он летел над морем к изрезанному гористому

берегу. Пять-шесть чаек отрабатывали взлеты на

скалах. Далеко на севере, у самого горизонта,

летало еще несколько чаек. Новые мысли, новые

вопросы." Почему так мало чаек? На небесах

должны быть стаи и стаи чаек. И почему я вдруг

так устал? На небесах чайки как будто никогда

не устают и никогда не спят."

Где он об этом слышал? События его земной

жизни отодвигались все дальше и дальше. Он

многому научился на Земле, это верно, но

подробности припоминались с трудом: кажется,

чайки дрались из-за пищи, и он был Изгнанником.

Когда он приблизился к берегу, дюжина чаек

взлетела ему навстречу, но ни одна из них не

проронила ни слова. Он только чувствовал, что

они рады ему и что он здесь дома. Этот день был

очень длинным, таким длинным, что он забыл,

когда взошло солнце.

Он развернулся, чтобы приземлиться, взмахнул

крыльями, застыл в воздухе на высоте одного

дюйма и мягко опустился на песок. Другие чайки

тоже приземлились, но им для этого достаточно

было лишь слегка шевельнуть перьями. Они

раскрыли свои белоснежные крылья, покачались на

ветру и, меняя положение перьев, остановились в

то самое мгновение, когда их лапы коснулись

земли. Это был прекрасный маневр, но Джонатан

слишком устал, чтобы его повторить. Он все еще

не произнес ни слова и заснул, стоя на берегу.

В первые же дни Джонатан понял, что здесь

ему предстоит узнать о полете не меньше нового,

чем он узнал в своей прежней жизни. Но разница

все-таки была. Здесь жили чайки - единомышленники.

Каждая из них считала делом

своей жизни постигать тайны полета, стремиться

к совершенству полета, потому что полет - это

то, что они любили больше всего на свете. Это

были удивительные птицы, все без исключения, и

каждый день они час за часом отрабатывали

технику движений в воздухе и испытывали новые

приемы пилотирования.

Джонатан, казалось, забыл о том мире, откуда

прилетел, и о том месте, где жила Стая, которая

не знала радостей полета и пользовалась

крыльями только для добывания пищи и для борьбы

за пищу. Но иногда он вдруг вспоминал.

Он вспомнил о родных местах однажды утром,

когда остался вдвоем со своим наставником и

отдыхал на берегу после нескольких быстрых

бочек, которые он делал со сложенными крыльями.

- Салливан, а где все остальные? - спросил он

беззвучно, потому что вполне освоился с

несложными приемами телепатии здешних чаек,

которые никогда не кричали и не бранились. - Почему

нас здесь так мало? Знаешь, там, откуда