Пауло Коэльо

Алхимик

там что-то росло, люди способны; могут они даже разводить там овец, но подчинить себе ветер им не под силу.

-- Ты не можешь стать ветром, -- сказал ветер.—У нас с тобой разная суть.

-- Неправда, -- отвечал Сантьяго. -- Покуда я вместе с тобой бродил по свету, мне открылись тайны алхимии. Во мне теперь заключены и ветры, и пустыни, и океаны, и звезды, и все, что сотворила Вселенная. Нас с тобой сделала одна и та же рука, и душа у нас одна. Я хочу быть таким, как ты, хочу уметь проникать в любую щель, пролетать над морями, сдувать горы песка, закрывающие мои сокровища, доносить голос моей возлюбленной.

-- Я как-то подслушал твой разговор с Алхимиком, -- сказал ветер. -- Он говорил, что у каждого Своя Стезя. Человеку не дано превратиться в ветер.

-- Научи, как стать тобой хоть на несколько мгновений. Вот тогда и обсудим безграничные возможности человека и ветра.

Ветер был любопытен—такого он еще не знал. Ему хотелось бы потолковать об этом поподробнее, но он и в самом деле понятия не имел, как превратить человека в ветер. А ведь он мог многое! Умел создавать пустыни, пускать на дно корабли, валить вековые деревья и целые леса, пролетать над городами, где гремела музыка и раздавались непонятные звуки. Он-то считал, что все на свете превзошел, и вот находится малый, который заявляет, что он, ветер, способен еще и не на такое.

-- Это называется «любовь», -- сказал Сантьяго, видя, что ветер уже готов исполнить его просьбу. -- Когда любишь, то способен стать кем угодно. Когда любишь, совершенно не нужно понимать, что происходит, ибо все происходит внутри нас, так что человек вполне способен обернуться ветром. Конечно, если ветер ему окажет содействие.

Ветер был горд, а потому слова Сантьяго раздосадовали его. Он стал дуть сильней, вздымая пески пустыни. Но в конце концов пришлось признать, что хоть он и прошел весь свет, однако превращать человека в ветер не умеет. Да и любви не знает.

-- Мне не раз приходилось видеть, как люди говорят о любви и при этом глядят на небо, -- сказал ветер, взбешенный тем, что пришлось признать свое бессилие. -- Может, и тебе стоит обратиться к небесам, а?

-- Это мысль, -- согласился Сантьяго.—Только ты мне помоги: подними-ка пыль, чтобы я мог взглянуть на солнце и не ослепнуть.

Ветер задул еще сильней, все небо заволокло песчаной пылью, и солнце превратилось в золотистый диск.

Те, кто наблюдал за этим из лагеря, почти ничего не различали. Люди пустыни уже знали повадки этого ветра и называли его «самум». Он был для них страшнее, чем шторм на море, -- впрочем, они отродясь в море не бывали. Заржали лошади, заскрипел песок на оружии.

Один из военачальников повернулся к вождю:

-- Не довольно ли?

Они уже не видели Сантьяго. Лица были закрыты белыми

платками до самых глаз, и в глазах этих застыл испуг.

-- Пора прекратить это, -- сказал другой военачальник.

-- Пусть Аллах явит все свое могущество, -- ответил вождь.

-- Я хочу увидеть, как человек обернется ветром.

Однако имена тех, кто выказал страх, он запомнил. И решил, когда ветер уляжется, снять обоих с должности, ибо людям пустыни страх неведом.

-- Ветер сказал мне, что ты знаешь любовь, -- обратился Сантьяго к солнцу.—А если так, то должно знать и Душу Мира -- она ведь сотворена из любви.

-- Отсюда мне видна Душа Мира, -- отвечало солнце. -- Она обращается к моей душе, и мы вместе заставляем травы расти, а овец переходить с места на место в поисках тени. Отсюда -- а это очень далеко от вашего мира—я научилось любить. Я знаю, что если хоть немного приближусь к Земле, все живое на ней погибнет, и Душа Мира перестанет существовать. И мы издали глядим друг на друга и издали любим друг друга. Я даю Земле жизнь и тепло, а она мне—смысл моего существования.

-- Ты знаешь любовь, -- повторил Сантьяго.

-- И знаю Душу Мира, потому что в этом нескончаемом

странствии во Вселенной мы с ней много разговариваем. Она рассказала мне, в чем главная ее трудность: до сих пор лишь камни и растения понимают, что все на свете едино. И потому не требуется, чтобы железо было подобно меди, а медь ничем не отличалась от золота. У каждого свое точное предназначение в этом едином мире, и все слилось бы в единую симфонию Мира, если бы Рука, которая написала все это, остановилась в пятый день Творения. Однако был и шестой.