Г. И. ГУРДЖИЕВ

Жизнь реальна только тогда, когда "Я есть"

место точно семь лет назад, и даже, как мне кажется, в этот самый час.

Этот фантастический монолог происходил во мне 6 ноября 1927 года, ранним утром в одном из монмартрских ночных кафе в Париже, когда, уже устав до изнеможения от моих «черных» мыслей, я решил пойти домой и там еще раз попробовать - удастся ли мне хотя бы немного поспать.

Хотя мое здоровье было, и тогда тоже, вообще плохое - в то утро я чувствовал себя особенно скверно.

Мое жалкое состояние было усугублено в то утро тем фактом, что в последние две или три недели я спал не более одного или двух часов в сутки, а в эту последнюю ночь не смог уснуть вовсе.

Основной причиной такой бессонницы и общего расстройства, в те дни уже чрезмерного, почти всех важных функций моего организма было непрерывное течение в моем сознании «тяжелых» мыслей относительно видимо неразрешимой ситуации, которая тогда неожиданно сложилась для меня.

Чтобы суметь объяснить, по крайней мере приблизительно, что это была за неразрешимая для меня ситуация, я должен сначала сказать следующее:

На протяжении более чем трех лет до этого я писал, почти день и ночь, постоянно подгоняя себя, книги, которые решил опубликовать.

Я сказал «постоянно подгоняя себя», потому что из-за последствий автомобильной аварии, которая произошла со мной как раз перед тем, как я начал писать эти книги, я был очень болен и слаб и поэтому, конечно, не был способен ни к какому активному действию.

И все же я не жалел себя и даже в таком состоянии продолжал очень тяжело работать, главным образом благодаря факторам, сформировавшим в моем сознании, в самом начале, следующее убеждение, принявшее характер idee fix:

Поскольку мне не удалось, когда я был в полноте своих сил и здоровья, на практике претворить в жизнь людей тс благотворные истины, которые я осветил для них, то я должен, по крайней мере, любой ценой успеть до моей смерти сделать это в теории.

В процессе писания набросков, еще в первый год, различных фрагментов, предназначенных для публикации, я решил написать три серии книг.

Я решил содержанием первой серии книг добиться разрушения в сознании и чувствах людей глубоко укоренившихся убеждений, которые по моему мнению являются ложными и полностью противоречат реальности.

Содержанием второй серии книг доказать, что существуют другие способы восприятия реальности, и указать путь к ним.

Содержанием третьей серии книг поделиться возможностями, открытыми мною, прикосновения к реальности и, при большом желании, даже слияния с ней.

С такими намерениями я начал со второго года излагать письменно этот материал в отдельных книгах в форме, доступной для обычного понимания.

И как раз накануне тех событий, которые я теперь описываю, я закончил писать все эти книги первой серии и уже начал работать над книгами второй серии.

Так как я намеревался издать первую серию моих писаний в следующем году, я решил поэтому, параллельно с работой над книгами второй серии, устраивать частые публичные чтения книг первой серии.

Я решил это делать для того, чтобы перед окончательной отсылкой их в печать пересмотреть их еще раз, но на этот раз в связи с впечатлениями, которые различные фрагменты производили на людей различных типов и уровней умственного развития.

И имея в виду эту цель, я начал с тех пор приглашать в мою городскую квартиру разных людей, моих знакомых с соответствующей индивидуальностью, послушать главу, предназначенную для исправления, которая читалась вслух кем-то в их присутствии.

В то время моим основным местопребыванием - как для всей моей семьи, так и для меня самого - было Фонтенбло, но из-за моих частых поездок в Париж я был вынужден иметь квартиру и там.

Во время этих публичных чтений в присутствии слушателей многих различных типов, одновременно наблюдая аудиторию и слушая свое писание, теперь готовое к публикации, я в первый раз очень определенно установил для себя и ясно, без всякого сомнения, понял следующее:

Форма изложения моих мыслей в этих писаниях могла бы быть понята исключительно теми читателями, кто, тем или иным путем, были уже знакомы с особенной формой моего мышления.

Но любой другой читатель, ради которого, говоря прямо, я изводил себя все это время почти непрерывно день и ночь, не понял бы почти ничего.

В процессе этого публичного чтения, кстати, мне стало ясно в первый раз, какой, в частности, должна быть форма, в которой нужно писать, чтобы это было приемлемо для понимания любого читателя.