Элифас леви

Учение и ритуал Высшей Магии

вас ненарушения секрета. Если вы не

дадите мне этого обещания, - я прикажу проводить вас домой'. Я дал

требуемое от меня обещание, и верен ему, не называя ни имени, ни звания,

ни местожительства этой дамы, которая, как я узнал позже, была

посвященной, хотя и не первой, но все же очень высокой степени. Мы часто

и долго разговаривали, и постоянно она настаивала на необходимости

практики, чтобы дополнить посвящение. Она показала мне магическую

коллекцию одеяний и инструментов; даже одолжила мне несколько редких, не

доставшихся мне книг; короче говоря, она побудила меня попробовать

произвести у нее опыт полного вызывания, к которому я приготовлялся в

течение двадцати одного дня, добросовестно выполняя все обряды, указанные

в 13-й главе Ритуала.

Все было закончено 24-го июля. Нужно было вызвать призрак божественного

Аполлония и спросить его о двух секретах: одном, касавшемся лично меня, и

другом, интересовавшем эту даму. Сначала она рассчитывала присутствовать

при вызывании с благонадежным человеком; но в последний момент эта особа

испугалась, и, так как тройное или единство безусловно необходимо при

выполнении магических обрядов, - я остался один. Кабинет, приготовленный

для вызывания, находился в небольшой башне; в нем были расположены четыре

вогнутых зеркала, род алтаря, верхняя часть которого из белого мрамора

была окружена цепью из намагниченного железа. На белом мраморе был

выгравирован и вызолочен знак пентаграммы в том виде, как она изображена

в начале 5-й главы этого сочинения; тот же знак был нарисован различными

красками на белой и новой коже ягненка, распростертой перед алтарем. В

центре мраморного стола стояла маленькая медная жаровня с углями из ольхи

и лаврового дерева; другая жаровня была помещена передо мной на

треножнике. Я был одет в белое платье, похожее на одеяние наших

католических священников, по более просторное и длинное; на голове у меня

был венок из листьев вербены, вплетенных в золотую цепь. В одной руке я

держал новую шпагу, в другой - Ритуал, я зажег огни и начал, - сначала

тихо, затем постепенно повышая голос, - произносить призывания Ритуала.

Дым подымался, пламя сначала заставляло колебаться псе освещаемые им

предметы, затем потухло. Белый дым медленно подымался над мраморным

алтарем; мне казалось, что земля дрожит; шумело в ушах; сердце сильно

билось. Я подкинул в жаровни несколько веток и ароматов, и, когда огонь

разгорелся, я ясно увидел перед алтарем разлагавшуюся и исчезавшую фигуру

человека. Я снова начал произносить вызывания и стал в круг, заранее

начерченный мною между алтарем и треножником; мало помалу осветилось

стоявшее передо мной, позади алтаря, зеркало, и в нем обрисовалась

беловатая форма, постепенно увеличивавшаяся и, казалось, понемногу

приближавшаяся.

Закрыв глаза, я трижды призвал Аполлония, - и, когда открыл их, - передо

мной стоял человек, совершенно закутанный в нечто вроде савана, который

показался мне скорее серым, чем белым; лицо его было худощаво, печально и

безбородо, а это совершенно не соответствовало моему представлению об

Аполлонии. Я испытал ощущение чрезвычайного холода и, когда открыл рот,

чтобы обратиться с вопросом к призраку, - не был в состоянии произнести

ни единого звука.

Тогда я положил руку на знак пентаграммы и направил на него острие шпаги,

мысленно приказывая ему не пугать меня и повиноваться.

Тогда образ стал менее ясным и внезапно исчез. Я приказал ему вернуться;

тогда я почувствовал около себя нечто вроде дуновения, и что-то коснулось

моей руки, державшей шпагу; тотчас же онемела вся рука. Мне казалось, что

шпага оскорбляет духа, и я воткнул ее в круг около меня. Тотчас же вновь

появилась человеческая фигура; но я чувствовал такую слабость во всех

членах, так быстро слабел, что вынужден был сделать два шага и сесть.

Тотчас же я впал в глубокую дремоту, сопровождавшуюся видениями, о

которых, когда я пришел в себя, у меня осталось только смутное

воспоминание. В течение многих дней я чувствовал боль в руке, и она

оставалась онемевшей. Видение не говорило со мной, но мне казалось, что

вопросы, которые я хотел ему задать, сами собой были решены в моем духе.

На вопрос дамы мой внутренний голос отвечал: 'Умер' (дело шло о человеке,

о котором она хотела иметь известие). Что касается меня самого, - и хотел

знать, возможны ли прощение и сближение двух лиц, о которых я думал; и

тоже внутреннее эхо безжалостно отвечало: 'Умерли!'