тебе свободу, Змеедева.
И запел Аргус.
Но не звездную песню, а песню земли пел гость, и жадно впивала ту песню тоска пленницы-титаниды по свободе.
У порога пещеры мерцали звезды. Выгнувшись дугой, грозно шевелился огромный драконий хвост, преграждая пришельцу дорогу, и смотрели на гостя из мглы глаза Змеедевы.
Обольстителен был голос певца.
И вот стал тихо отодвигаться в сторону хвост дракона, открывая дорогу. Нежный, полный чар шепот прошел по пещере:
-- Я узнала твои золотые ресницы, Аргус.
Изменила ли змеиная мудрость Змеедеве и вторично поверила она обольстителю? Или отвечала коварством на коварство? Кто знает.
И кто знает: обмануть ли хотел ее Аргус или его звездная тоска ответила на земную тоску титаниды?
Ступил Аргус, и к его звездным ресницам протянулись руки Змеедевы, самой могучей из рода титанов.
Еще шаг сделал Аргус к титаниде. И вдруг взметнулся кверху драконий хвост и обвился вокруг звездного тела стража Геры. Сдавило его -- так сдавило, как предгрозье давит духотой и мукой день.
Что это сверкнуло алмазным блеском в полумгле? Что за стон расколол камни пещеры? К ногам Аргуса сполз безголовый огромный червь, драконий хвост, и замер, содрогаясь, на камне. И вот люто вспыхнули тысячи глаз, и кровавым было их мерцанье над недвижным туловищем Чудодевы, отсеченным от его змеиной половины.
Исчез Аргус.
Заглянула Луна-Селена в пещеру, побледнела и упала, оцепенев, в ночной океан.
СКАЗКА О ЛУННОМ СЕРПЕ И О КАЗНИ МНОГОГЛАЗОГО АРГУСА ГЕРМИЕМ ПО ВЕЛЕНИЮ ЗЕВСА
Поставила Гера многоглазого Аргуса стражем речной нимфы Ио, обратив Ио в полудеву-полутелку, чтобы не могла она родить Зевсу полубога-героя. И повелел тогда Зевс богу Гермию отсечь голову многоглазому Аргусу. Бессмертен был Аргус, и бессилен был волшебный земной серп Геи-Земли перед звездным титаном. Нужен Гермию небесный серп. Полетел Гермий на край земли, к океану, у которого днем титанида Луна-Селена укрывается с лунными конями.
Говорит хитрец Гермий Селене-Луне:
-- Убил многоглазый Аргус твоего любимца. Страшного Сатира, омрачил смертью Сатира сердце богов. Дай мне на одну ночь и один день твой сияющий лунный серп. Красива ты. Селена. Краше всех дневных богинь. Да только бледна. И хотя ты и чудно бледна, на зависть ночным теням, но все же бледна. Тянутся тени к тебе, но никак дотянуться не могут -- сами бледнеют. А какой была бы ты с румянцем!
Дай мне твой сияющий серп, и я сделаю тебя, как Эос-Заря, румяной.
Знает Селена, что Гермий лжив и лукав, что слова он из горшка с медом вынимает, а дела от тех слов в горшок с черной желчью погружает.
И все же ласкают Селену слова льстеца.
Да и как ей, титаниде-богине, не дать серп посланцу Кронида, олимпийцу!
Отдала Селена Гермию свой лунный сияющий серп, а сама осталась в венце с донышком. Запустила его, словно диск, на небесную ночную дорогу и, прянув из вод океана верхом на лунном коне, на всем скаку догнала венец и показала его донышком миру: круглое, ласковое, плоское, совсем не то, что сияющий лунный серп,-- насмешлив тот и остер. Только выйди на его зов, так он сердце разом и вырежет, обманщик!
Взял Гермий лунный серп, закутал его в колпачок фригийский и понесся к многоглазому Аргусу.
Хитер Гермий, лукав. Но и Аргус жестокий обманщик.
Просмотрел он Гермия насквозь глазами: нет ли при нем серпа Геи. Настороже был страж телки-девы. Не увидел у Гермия серпа Геи, но приметил: сияет у него что-то под фригийским колпачком.
Спросил Аргус Гермия:
-- Что сияет у тебя под колпачком?
Отвечает Гермий:
-- То сияют мои пастушьи песни. Дала их мне Селена-Луна. Их поет она лунным коровам. Хороши лунные стада Селены. Похожи ее коровы на твою белую телку. Ты теперь пастух. Хочешь, научу я тебя пастушьим песням Селены?
Вынул Гермий лунный серп, поднес его ко рту, словно серп -- не серп, а сюринга-свирель, ослепил сиянием серпа Аргуса Панопта со всеми его звездными глазами, и запел хитрый Гермий песню обманчивых Снов. Только он один среди небожителей знал песни обманчивых Снов, так как мог спускаться в царство Ночи, где жили Сны.
Пел Гермий, и стал засыпать многоглазый Аргус под песни Снов.
Глаз за глазом закрывался на его теле. Чуть подрагивали, мигая, их золотые ресницы, и только один глаз еще слабо мерцал, то вспыхивая, то угасая. Наконец и он потускнел и закрылся.