И.П.Давыдов

Баба-Яга — к вопросу о происхождении образа

он-то и есть действительный герой в отличие от лже-героя, самозванца-антагониста [7].

Еда 'отверзает уста умершего' [8], замечает В.Я.Пропп, подчеркивая, что миф всегда первичен по отношению к сказке. Конечно, имеется в виду древнеегипетский ритуал отверзания уст и очей, укорененный в мифологии египетской 'Книги Мертвых'. Но отверзать уста необходимо почившему, а наш герой пока еще не умер, и непонятно, почему общение героя с хозяйкой избушки на курьих ножках начинается сразу с трапезы. И с нее ли в действительности оно начинается? Да, герой будет вынужден на время 'умереть для живых', чтобы проникнуть в иное царство, вход в которое и стережет 'Яга-Костяная нога' - живой мертвец [9], выходец из запредельного мира, находящийся всегда 'одной ногой в гробу'. Насытившись и поведав Яге задачу, пришелец получает в дар волшебное средство и... умирает - вылетает из избушки на крылатом коне, на орле или сам в образе птицы [10] (крылатость - атрибут развоплощенной души).

Сухая, рафинированная, но достаточно полная формула действий Бабы Яги в русских народных сказках могла бы звучать так: 'Она баню истопила, его в бане выпарила, напоила - накормила, спать уложила, а сама села рядом и начала расспрашивать '. Следует подчеркнуть, что подобного рода формулировка (как, например, в сказке N-105 'Баба Яга и Заморышек' из уже упоминавшегося сборника А.Н.Афанасьева) встречается обычно в редуцированном виде, поскольку ее детали, с точки зрения рассказчиков, не существенны для повествования. Но нам она представляется чрезвычайно ценной, поскольку концентрирует в себе экзотерическую информацию о проведении обрядовых инициации.

Итак, испытав героя, Яга готова ему помочь (заметим, что вторичного, детального расспроса гостя может и не быть). Испытания в сказке начинаются заранее, еще до посещения Яги. Необходимо суметь добраться до избушки, повернуть ее к лесу задом, к себе передом, знать заклинание, чтобы войти, не уснуть (спят живые, умершие не спят и по этому признаку отличают 'своих' от 'чужих'). Кроме того, пришельцу предстоит исполнить все трудные поручения Бабы Яги (с помощью ранее приобретенных волшебных средств и волшебных помощников): собрать разбежавшихся кобылиц, добыть какой-либо спрятанный предмет и т.п. До или после (но по самой сути происходящего, конечно, до) 'мертвящего угощения' она сама топит баню и иногда сама моет в ней пришельца. Причем в русских сказках это именно мытье в бане, а не иной способ омовения, скажем, в печи, в реке или обливанием, так как все перечисленные способы в сказках несут собственную оригинальную семантическую нагрузку.

Печь в избушке на курьих ножках обычно топится по другому поводу - изжарить непрошеного гостя или похищенных детей (что связано с архаическими обрядами инициации - огненного перерождения, 'перепекания' хилых младенцев), только в крайне редких случаях огненная печь может замещаться огненной баней, да и то ради испытания героя, а не ради его превращения.

Река вообще исключена из топографии леса Бабы Яги (о лесе Яги подробно писал В.Я.Пропп), поскольку река умерших (аналог Стикса, Леты и т. п.) находится дальше: избушка Яги стоит на подступах, а река забвения мыслится в глубине пограничной зоны двух миров. Обливание же связано в сказке не с умерщвлением героя, а с его воскрешением - это обливание мертвойцелящей и живой водой, которое наступает, когда герой находится снова в мире живых, на обратном пути, недалеко от домадворца. Здесь мытье в бане, как и прием пищи, - не свидетельство гостеприимства или чистоплотности, а обрядовая необходимость. Баня у русских была объектом множества поверий (Гадания, Банник [11]), а также служила целям народного целительства, знахарства [12].