Вит Цетнев

Протоколы колдуна Стоменова

используя. Это душа нечастая, долго

искал я ее... Знаний истинных немного, много разговоров о всяких якобы

знаниях... Нашел я такого Андрюшеньку, Яшка Салаутин его изничтожил, был

такой колдун в семнадцатом веке...

Вот так выходит, Сергей Дмитрич, девять покойничков меня охраняют...

Следователь: - Как же ты, Андрей Николаевич, - с такой-то охраной - и

здесь очутился?

Стоменов: - А мне здесь опасности нет никакой. Коли была бы, не сидеть нам

здесь никогда, мне Андрюша - висельник наперед все рассказал за целую

луну.

А ты иронизируешь, старику не веришь... Хошь - верь, хошь - нет, дело

твое, а я говорю, что известно мне. Умирать мне своею смертью, другой не

будет.

Следователь (официальным тоном): - Нам вместе с материалами дела был

предоставлен рапорт, где высказывается мнение, что вы, Андрей Николаевич,

подумываете о самоубийстве. Вы не объясните такую точку зрения наших

сотрудников, мнение которых мы, безусловно, очень ценим... Следователю

показалось...

Стоменов (перебивая, твердо): - Ему показалось... И чего я тебе, Дмитрич,

про сохранителей толкую, не пойму. Не слышишь ты меня, что ли?

Следователь: -Я просто спросил.

Стоменов: - Ладно, Сергей Дмитрич, пустое это. Слушай еще историю, которую

Никола мне сказывал после войны. Был один такой парень - все его Леха

звали, ни фамилии, ни отчества, а так - Леха и Леха, и все тут. Леха в

сорок третьем с партизанским отрядом в лесах Белорусских шмыгали, яко

волки, немца били нещадно. Как-то сработала недалеко их ловушка, что они

немцам устраивали в изобилии, двое отсталых на мине подорвались. Партизаны

сбрелись, а немчуры оба живые, руки там оторвало, ноги, но дышут оба,

хрипят и в сознании. Леха, не долго думая, подошел да и расколол им

головки ихние прикладом. Ну, поплевали все, как делается обычно, когда

собаку бешену прибьют, да и поворотились, а Леха говорит, что, мол,

хоронить их надо. Брось, говорят мужики Лехе, собакам смерть собачья, а

Леха ни в какую - схороню, и все тут... Матюгнулись мужики отрядные, да и

в леса пошли, Леху с мертвыми оставили. Схоронил их Леха так, как ему

батька еще в детстве покойничков провожать в мир иной заповедовал. Ночь

отночевал, а поутру своих нагонять пошел. По следу идет ихнему - так и

вышел на хутор, дотла сожженный. Бабу только одну нашел, сидит, венки

плетет цветочные. Повела его баба к окраине, кажет на землю сырую,

гусеницами танковыми изъезженную - тут, говорит, голубчики твои, все твое

войско. Повязали их ночью, сторожа закололи, а остальных поутру в землю-то

живьем - и танком укатали... Девять партизан и четыре сельчанина

оставшихся. 'Чего ж ты, дура, венки плетешь? - спрашивает Леха, - давай

крест им сладим'. - 'Ты, сынок, - баба говорит, - хошь - крест ставь, хошь

- образ, а я всю ночь в лесной воронке сидела, Господа молила, утром

глазами своими все это глядела - и как молила, как молила... Ставь, коли

хошь, а я веночки плесть буду, ибо нет со мной боженьки'... Вот так,

Сергей Дмитрич, Леха жив остался, от смерти страшной ушел, потому как

жизнь отбирать не гнушался, но к мертвому уважение имел. По сей день этот

Леха здравствует...

Мне восемь, аль девять лет было, когда мы с дворовыми на кладбище наше

пошли. Ну, дело известное - залезешь на печь и давай истории страшные

калякать: про мертвецов, про леших, про домовых и другую нечисть всякую.

Каждый рассказчик вовсю старается, чтоб страху побольше нагнать. А опосл

- давай друг дружку подзадоривать, айда, мол, на кладбище наше - сдюжим

или не сдюжим, и про Николу больно охота узнать, чего он там с волчарой

своим делает. Шасть туда - трясемся, девки две маленькие, Никитовские,

повизгивают от страху, боятся. Темень страшенная, луна полная, лес шуршит,

тени какие-то, звуки разные. Вдруг волк из леса - прыг к нам, встал и

щерится, а за ним Никола выходит. Хвать меня за отворот, как самого

старшого, к Кривошеевке повернул, толкнул легонько, идите, мол... Много

позже, когда голодовал я первые три дня и три ночи, я спросил у Николы,

худо бы было, если попали бы мы тогда на кладбище Кривошеевское? Он

плечами пожал, говорит равнодушно: 'Земля кладбищенская Силу вам дать

может, а вы свою, ничтожную, искать пришли, страх свой одолевать. Худа в

этом нет, да только и проку никакого'...

Чтобы Силу обрести - надобно удерж всякий познать. Но удерж особенный,

магический, наставниками смертными заповеданный. От желаний плотских, от

потребностей чрева ненасытного, от слова пустого, от ока бездельного.