было алтаря, никаких изображений или
скульптур святых. Девы Марии или Иисуса, которые, как я всегда
предполагала, были обычными в комнатах целителей. Я сунула свою
голову в каждую из четырех дверей. Две открывались в темные
коридоры; другие две вели во двор, обнесенный высоким забором.
Когда я на цыпочках шла по темному коридору к другой
комнате, позади меня раздалось низкое угрожающее рычание. Я
медленно обернулась. Всего лишь в двух футах от меня стояла
огромная, свирепого вида черная собака. Она не бросилась на
меня, но просто стояла, грозно рыча и показывая свои клыки.
Стараясь не смотреть собаке в глаза, но и не теряя ее из виду,
я вернулась назад в комнату для лечения.
Собака следовала за мной до самой двери. Я осторожно
закрыла ее прямо перед носом у зверюги и прислонилась к стене,
ожидая, пока биение сердца придет в норму. Потом я легла на
кровать и через несколько мгновений -- без малейшего намерения
делать это -- погрузилась в глубокий сон.
Я была разбужена мягким прикосновением к плечу. Я открыла
глаза и подняла взгляд на морщинистое, но здоровое лицо старой
женщины.
-- Ты видишь сон, -- сказала она. --И я-- часть твоего
сна.
Я автоматически кивнула, соглашаясь. Однако я не была
убеждена, что вижу сон. Женщина была чрезвычайно маленькой. Она
не была карлицей или лилипуткой; скорее она была ростом с
ребенка, с тощими ручками и выглядевшими слабыми, узкими
плечами.
-- Вы целительница? -- спросила я.
-- Я -- Эсперанса, -- ответила она. -- Я та, что приносит
сны.
У нее был спокойный и необычайно низкий голос. Он имел
странное, экзотическое качество, как если бы испанский -- на
котором она говорила бегло -- был языком, к которому мышцы ее
верхней губы не привыкли. Постепенно звук ее голоса усиливался,
пока не стал отделившейся от телесной оболочки силой,
заполняющей комнату. Звук заставил меня думать о бегущей воде в
глубинах пещеры.
-- Она -- не женщина, -- пробормотала я про себя. -- Она
-- звук темноты.
-- Я сейчас буду устранять причину твоих кошмаров, --
сказала она, фиксируя на мне повелительный взгляд, в то время
как ее пальцы приближались к моей шее. -- Я буду удалять их
одну за другой, -- пообещала она.
Ее руки двигались поперек моей груди как мягкая волна. Она
победно улыбнулась, а затем жестом предложила мне исследовать
ее открытые ладони. -- Видишь? Они так легко ушли.
Она вглядывалась в меня с выражением такого достоинства и
восхищения, что я не могла заставить себя сказать ей, что
ничего не вижу в ее руках.
Очевидно, сеанс исцеления был закончен. Я поблагодарила ее
и выпрямилась. Она покачала головой, жестом выражая упрек и
мягко подтолкнула меня назад на кровать.
-- Ты спишь, -- напомнила она мне. -- Я та, кто приносит
сны, помнишь?
Мне хотелось настоять на том, что я вполне проснулась, но
сумела лишь глупо ухмыльнуться, погружаясь в приятную дремоту.
Смешки и шепот теснились вокруг меня, как тени. Я силилась
проснуться. Потребовались немалые усилия, чтобы открыть глаза,
сесть и рассмотреть людей, собравшихся вокруг стола. Странная
неясность очертаний в комнате мешала разглядеть их четко. Среди
них была Делия. Я уже было собралась позвать ее, когда
настойчивый хрустящий звук за моей спиной заставил меня
обернуться.
Мужчина, ненадежно устроившись на высокой табуретке, шумно
лущил арахис. На первый взгляд он казался молодым, но почему-то
я знала, что он старый. У него было тощее тело и гладкое
безбородое лицо. Его улыбка представляла собой смесь лукавства
и простодушия.
-- Чего-то хочешь? -- спросил он.
Прежде чем я смогла выполнить такое сложное действие, как
кивок, мой рот оказался широко открытым от удивления. Я была
способна только таращиться на то, как он перенес свой вес на
одну руку и без усилия поднял свое маленькое гибкое тело в
стойку на руках. Из этого положения он бросил мне арахис; тот
влетел прямо в мой разинутый рот.
Я подавилась им. Резкий удар между лопатками восстановил
мое дыхание. Благодарная, я обернулась, желая узнать, кто из
присутствующих здесь людей прореагировал так быстро.
-- Я -- Мариано Аурелиано, -- сказал человек, стукнувший
меня сзади.
Он пожал мне руку. Вежливый тон и обаятельная церемонность
его жеста смягчали выражение свирепости его