Флоринда Доннер

Жизнь-в-сновидении (Часть 1)

-- Если ты еще раз меня коснешься, я разобью тебе нос, --

предупредила я его.

Абсолютно не обратив внимания на мои угрозы, он откинулся

на спинку скамейки, запрокинул голову и закрыл глаза. Смеялся

он весело, глубоким фыркающим смехом, от которого вздрагивало

все его тело.

-- Ты типичная немка, которая росла в окружении мулатов,

-- сказал он, повернувшись в мою сторону.

-- Откуда ты знаешь, что я немка? Я никогда тебе этого не

говорила, -- сказала я дрожащим голосом, хотя мне очень

хотелось, чтобы он звучал слегка угрожающе.

-- Я понял, что ты немка, еще в нашу первую встречу, --

сказал он. -- Ты подтвердила это, когда соврала, что ты --

шведка. Только немцы, рожденные в Новом Свете после Второй

Мировой войны, могут так врать. То есть, если они живут в

Соединенных Штатах, разумеется.

И хотя я не собиралась с ним соглашаться, он был прав. Я

всегда ощущала, как в отношении ко мне у людей появлялась

враждебность, стоило им узнать, что мои родители -- немцы. В их

глазах это автоматически делало нас нацистами. И даже когда я

говорила, что мои родители были идеалистами, все равно ничего

не менялось. Конечно, я вынуждена признать, что как и всякие

добропорядочные немцы, они верили, что их нация лучше по самой

своей природе, но в общем-то у них было доброе сердце, и всю

свою жизнь они были вне политики.

-- Все что мне остается, -- это согласиться с тобой, --

заметила я ядовито. -- Ты увидел светлые волосы, голубые глаза,

скуластое лицо, все, что по твоему мнению отличает шведов. Не

слишком у тебя богатое воображение, правда? -- я двинулась в

наступление. -- А зачем тебе самому понадобилось врать, если

только ты не бесстыдный лгун по натуре? -- продолжала я, помимо

своей воли повышая голос. Постучав указательным пальцем по его

запястью, я добавила с издевкой:

-- Джо Кортез, а?

-- А твое настоящее имя -- Кристина Гебауэр? -- выпалил он

в ответ, подражая моей одиозной интонации.

-- Кармен Гебауэр! -- крикнула я, задетая тем, что он

неправильно запомнил имя. Затем, смущенная своей вспышкой, я

принялась хаотически защищаться. Через пару минут, сообразив,

что сама не знаю, что говорю, я резко остановилась и

призналась, что я и вправду немка, а Кармен Гебауэр -- это имя

подруги детства.

-- Мне это нравится, -- сказал он мягко, на его губах

играла сдержанная улыбка.

Имел он в виду мою ложь или мое признание, я понять не

смогла. Его глаза до краев были полны добротой и лукавством.

Мягким, полным задумчивости голосом он принялся рассказывать

мне историю своей детской подружки Фабиолы Кунз.

Озадаченная его реакцией, я отвернулась и стала смотреть

на стоящий поблизости платан и сосны позади него. Затем, желая

скрыть свой интерес к его рассказу, я стала заниматься своими

ногтями -- поджимать обрамляющую их кожицу и сдирать лак,

методично и задумчиво.

История Фабиолы Кунз была столь похожа на мою собственную

жизнь, что через несколько минут я забыла все свое наигранное

безразличие и стала внимательно слушать. Я подозревала, что

историю он выдумал, но вместе с тем должна была признать, что

он выдавал подробности, которые может знать лишь дочь немцев в

Новом Свете.

Фабиола якобы до смерти боялась темнокожих

латиноамериканских мальчиков, однако она точно так же боялась

немцев. Латиноамериканцы пугали ее своей безответственностью,

немцы -- своей предсказуемостью.

Мне пришлось сдерживаться, чтобы не расхохотаться, когда

он описывал сцены, имевшие место в обед по воскресеньям в доме

Фабиолы, когда два десятка немцев усаживались вокруг

превосходно сервированного стола -- там был лучший фарфор,

серебро и хрусталь -- и ей приходилось слушать два десятка

монологов, которые играли роль беседы.

По мере того, как он продолжал выдавать специфические

детали этих воскресных обедов, мне становилось все более и

более не по себе: здесь был отец Фабиолы, который запрещал в

доме политические споры, вместе с тем навязчиво старался их

разжигать, выискивая окольные пути, чтобы отпускать пошлые

шуточки в адрес католических священников. Или вечный страх ее

матери: ее изысканный фарфор попал в руки этих неуклюжих

олухов.

Его слова были сигналом, на который я подсознательно