Флоринда Доннер

Жизнь-в-сновидении (Часть 1)

Делия, я совершенно свободна. Я делаю, что хочу.

-- Ты можешь делать, что тебе нравится, но ты все равно не

свободна, -- настаивала она. -- Ты -- женщина, а это

автоматически означает, что ты во власти мужчины. -- Я не

нахожусь ни в чьей власти, -- воскликнула я. То ли мое

голословное утверждение, то ли тон моего восклицания, не знаю,

вызвали у Делии взрыв грубого хохота. Она смеялась надо мной

так же безжалостно, как до этого я над ней.

-- Кажется, ты в восторге от своего реванша, --

раздраженно заметила я. -- Теперь твой черед смеяться, не так

-- Это совсем не одно и то же, -- произнесла она, внезапно

став серьезной. -- Ты смеялась надо мной, ощущая свое

превосходство. Раб, который говорит как господин, всегда

восхищается господином в этот момент.

Я попыталась прервать ее и сказать ей, что у меня и в

мыслях не было думать о ней как о рабыне, а о себе как о

госпоже, но она проигнорировала мои попытки. Все так же

серьезно она сказала, что причина ее смеха надо мной

заключалась в том, что я заплатила женской природе своей

глупостью и слепотой.

-- Что с тобой, Делия? -- спросила я в недоумении. -- Ты

умышленно оскорбляешь меня.

-- Конечно, -- с готовностью согласилась она и захихикала,

оставаясь совершенно безразличной к нарастающему во мне

раздражению. Она звучно шлепнула меня по колену. -- А что

касается моего поведения, -- продолжала она, -- то оно вызвано

тем, что ты даже не отдаешь себе отчета в очевидном факте: раз

ты женщина, значит, ты -- рабыня.

Собрав все терпение, на которое я была способна, я сказала

Делии, что она не права. -- В наши дни никто не является рабом.

-- Женщины -- рабыни, -- настаивала Делия. -- Мужчины

порабощают женщин. Мужчины затемняют рассудок женщины. Их

желание поставить на женщинах клеймо, как на своей

собственности, затуманивает наш разум, -- заявила она. -- Этот

туман висит на наших шеях как ярмо.

Мой бессмысленный взгляд вызвал у нее улыбку. Сложив на

груди руки, она откинулась на сиденье. -- Секс затуманивает

разум женщин, -- добавила она мягко, но все же настойчиво. --

Женщины так основательно заморочены, что даже не могут

рассмотреть возможность того, что их низкий статус в жизни

является прямым следствием сексуального воздействия на них.

-- Это самое нелепое из того, что я когда-нибудь слышала,

-- произнесла я.

Затем довольно тяжеловесно, в пространной осуждающей речи

я затронула социальные, экономические и политические причины

низкого статуса женщины. Довольно долго я рассказывала об

изменениях, которые произошли в последние десятилетия. О том,

как женщины преуспели в своей борьбе против мужского

господства. Раздраженная насмешливым выражением ее лица, я не

смогла удержаться от замечания, что ее предубеждение несомненно

проистекает из собственного опыта, из ее собственных перспектив

на будущее.

Все тело Делии сотрясалось от едва сдерживаемого хохота.

Она сделала усилие, чтобы взять себя в руки и сказала:

-- Реально ничего не изменилось. Женщины остаются рабами.

Рабыни, которые получили образование, заняты сейчас выяснением

истоков социального и политического насилия, направленного

против женщин. Ни одна из рабынь, однако, не может

сосредоточить внимание на корне их рабства -- половом акте, --

если только он не заключается в изнасиловании или не связан с

другими формами физического насилия.

Слабая улыбка разомкнула ее губы, когда она сказала, что

верующие мужчины, философы, а также мужчины от науки в течение

веков утверждали и, конечно, продолжают утверждать, что мужчины

и женщины должны следовать биологическому, Богом данному

императиву, обязывающему их поступать в соответствии с их

сексуальными репродуктивными возможностями.

-- Мы были поставлены в условия, заставляющие верить, что

секс -- это хорошо для нас, -- подчеркнула она.

-- Эта берущая начало от рождения вера и принятие ее

делают нас неспособными правильно поставить вопрос.

-- И что это за вопрос? -- спросила я, с трудом сдерживая

смех, вызванный ее нелепыми убеждениями.

Казалось, что Делия не слышит меня. Она молчала так долго,

что мне показалось, что она задремала, и поэтому я вздрогнула,

когда она произнесла: