меня слушаться. Медленно и
неуверенно, словно не в силах решить, куда им идти, они
передвигались фут за футом. Не желая смириться с тем, что ноги
больше мне не подчиняются, я попыталась ускорить движение,
поднимая руками по очереди одну ногу за другой.
Флоринду, похоже, не интересовало, что со мной творится. А
я, с глазами полными слез отчаяния и жалости к себе, стояла,
приросшая к месту. Мои губы сложились в слово помоги, но с них
не сорвался ни один звук.
-- В чем дело? -- спросила она, взяв меня за руку и мягко
потянув вниз, на пол. Она сняла с меня толстые шерстяные носки
и принялась осматривать мои ноги; теперь у нее был
по-настоящему встревоженный вид. Я хотела пояснить, что не могу
двигаться из-за того, что мои душевные силы на исходе. Но как я
ни старалась, я не могла облечь свои мысли в слова. Изо всех
сил пытаясь выжать из себя хоть один звук, я заметила, что у
меня что-то неладно со зрением: мои глаза не могли больше
сфокусироваться на предметах. Лицо Флоринды оставалось
смазанным и расплывчатым, как бы я ни щурила глаза и как бы
близко я к нему ни придвигалась.
-- Я знаю, что с тобой, -- прошептала мне Флоринда на ухо.
-- Тебе надо пойти в уборную. Сделай это! Пожелай оказаться
там!
Я усердно закивала. Я знала, что действительно
сновижу-наяву, или, вернее, что я живу в иной реальности,
которая еще не вполне мне принадлежит, но к которой я получила
доступ через этих людей. Потом я почувствовала себя необъяснимо
легко. И внезапно я оказалась в уборной, причем не в уборной из
сна, а в самой настоящей.
Довольно долгое время я проверяла все, что меня окружало,
чтобы убедиться, было ли оно реальным. Оно было.
А потом, сама не знаю как, я снова оказалась в комнате.
Флоринда сказала что-то лестное о моей способности к
сновидению. Я почти не обратила внимания на ее замечания,
потому что меня отвлекла стопка одеял, сложенных у стены. Я не
заметила их при пробуждении, но была уверена, что видела их
прежде.
Мое непринужденное состояние быстро испарилось, когда я
попыталась припомнить, где видела эти одеяла. Тревога
нарастала. Я уже не знала, нахожусь ли я все еще в доме, в
который приехала этим вечером с Исидоро Балтасаром, или уже в
каком-то ином месте.
-- Чья это комната? -- спросила я. -- И кто укутал меня во
все эти одежды? -- Мой собственный голос ужаснул меня.
Флоринда погладила меня по волосам и тихим голосом
добродушно сказала, что на какое-то время это моя комната. И
что это она меня укутала, чтобы я не замерзла. Она пояснила,
что пустыня обманчива, особенно по ночам.
Она смотрела на меня с загадочным выражением так, словно
намекала еще на что-то. И это меня тревожило. потому что в ее
словах я не находила никакой подсказки. Мои мысли блуждали без
всякой цели. Ключевым словом, как я решила, была пустыня, Я не
знала, что пристанище ведьм находилось в пустыне. Мы прибыли
сюда таким кружным путем, что я не могла точно определить, где
этот дом находится.
-- Чей это дом, Флоринда? -- спросила я.
В ней, казалось, происходила какая-то внутренняя борьба,
выражение ее лица менялось несколько раз от задумчивого к
встревоженному. -- Ты у себя дома, -- наконец сказала она
глубоким от волнения голосом. Не успела я ей напомнить, что она
не ответила на мой вопрос, как она жестом велела мне помолчать
и показала пальцем на дверь.
Снаружи во тьме что-то прошелестело. Это мог быть ветер и
листва, но я знала, что это ни то, ни другое. Это был
успокаивающий, знакомый звук; он напомнил мне пикник. И
особенно он воскресил в памяти слова Мариано Аурелиано: -- Я
пригоню тебя ветром, как пригонял других, к тому единственному,
кто теперь держит миф в своих руках.
Эти слова зазвенели в моих ушах; я обернулась посмотреть,
не вошел ли сейчас в комнату Мариано Аурелиано, и не произносит
ли он сейчас эти слова во весь голос.
Флоринда кивнула. Она прочла мои мысли. И ее не
отпускавшие меня глаза заставляли меня признать, что я
правильно поняла его утверждение. На пикнике я не особенно
задумывалась над его словами; они звучали слишком нелепо.
Теперь же мне стало так любопытно узнать, кто были эти
'другие', что я не могла позволить, чтобы эта тема угасла.
-- Исидоро Балтасар говорил