Флоринда Доннер

Жизнь-в-сновидении (Часть 1)

слова эхом прокатились по комнате, как бесплотный звук,

гипнотизирующий ритм, наполнивший колебаниями воздух, не звук

даже, а пульсация, которую нельзя услышать, но можно только

ощутить, которая становилась все мощнее и ускорялась, пока не

слилась с ритмом моего сердца.

Потом все, что я услышала и почувствовала, -- был смех

Эсперансы.

-- А может, смотритель все же прячется где-нибудь здесь?

-- спросила я, когда оказалась в силах заговорить. Меня

внезапно одолела подозрительность и чувство вины за собственную

дерзость.

-- Надеюсь, нет! -- воскликнула она в таком

замешательстве, что я засмеялась.

-- Где же он? -- спросила я.

Ее глаза широко раскрылись, потом она улыбнулась так,

словно собиралась рассмеяться. Но она тотчас стерла с лица

веселье и серьезным тоном заявила, что смотритель должен быть

где-то в усадьбе и что он присматривает за обоими домами, но в

любом случае ни за кем не шпионит.

-- Он и в самом деле смотритель? -- спросила я, стараясь,

чтобы это прозвучало скептически. -- Я не хочу злословить на

его счет, но с виду он ни за чем не в состоянии присматривать.

Эсперанса, хихикнув, сказала, что его тщедушность

обманчива. -- Он на многое способен, -- уверила она меня. -- Ты

должна держать с ним ухо востро; он любит молоденьких девушек,

особенно блондинок. -- Она наклонилась поближе и, словно боясь

быть подслушанной, шепнула мне на ухо: -- А к тебе он не

приставал?

-- О Боже, нет! -- вступилась я за него. -- Он был

исключительно вежлив и очень мне помог. Это просто... -- Мой

голос замер до шепота, а внимание странным образом

переместилось на меблировку комнаты, которую я не могла

разглядеть, потому что слабо горящая масляная лампа отбрасывала

на окружение больше теней, чем света.

Когда же мне наконец удалось снова сосредоточить внимание

на ней, смотритель меня больше не волновал. Все, о чем я была в

состоянии думать с упорством, которого не в силах была с себя

стряхнуть, -- это почему Исидоро Балтасар отправился в горы, не

дав мне об этом знать, не оставив даже записки.

-- Почему он вот так меня бросил? -- спросила я,

повернувшись к Эсперансе. -- Он ведь сказал кому-нибудь, когда

вернется. -- И, увидев ее всезнающую ухмылку, я воинственно

добавила: -- Я уверена, ты знаешь, что тут происходит.

-- Нет, не знаю, -- решительно заявила она, совершенно не

желая понять моего состояния. -- Меня такие вещи не волнуют. И

тебя тоже не должны волновать. Исидоро Балтасар уехал, и дело с

концом. Он вернется через пару дней, через пару недель. Кто

знает? Все зависит от того, что произойдет в горах.

-- Все зависит? -- взвизгнула я. Отсутствие у нее всякого

сочувствия и понимания было мне отвратительно. -- А как же я?

-- задала я вопрос. -- Не могу же я сидеть здесь неделями.

-- Почему бы и нет? -- невинно поинтересовалась Эсперанса.

Я посмотрела на нее как на слабоумную, потом выпалила, что

мне нечего надеть, что мне вообще здесь нечего делать. Список

моих жалоб был бесконечен, и они лились бурным потоком, пока я

не выговорилась.

-- Я просто должна отправиться домой, оказаться в

привычной для меня обстановке, -- закончила я. Почувствовав,

что вот-вот разревусь, я изо всех сил постаралась сдержаться.

-- В привычной? -- Эсперанса медленно повторила слово,

будто пробуя его на вкус. -- Ты можешь уехать, когда пожелаешь.

Никто не станет тебя удерживать. Тебя без особого труда можно

будет доставить до границы, где ты сядешь на рейсовый автобус

до Лос-Анжелеса.

Я кивнула, не решаясь что-либо сказать. Этого я тоже не

хотела. Я не знала, чего хотела, но одна мысль об отъезде была

для меня невыносимой. Я каким-то образом знала, что если уеду,

то никогда больше не отыщу этих людей, не говоря уже об Исидоро

Балтасаре в Лос-Анжелесе. И я безудержно разрыдалась. Словами я

не могла бы этого выразить, но беспросветность жизни и будущего

без них была для меня невыносимой.

Я не заметила, как Эсперанса вышла из комнаты, не

заметила, как она вернулась. Я вообще ничего бы не заметила,

если бы у меня под носом не поплыл божественный аромат горячего

шоколада.

-- Поев, ты почувствуешь себя лучше, -- заверила она меня,

ставя поднос мне на колени. С неспешной ласковой улыбкой она