Флоринда Доннер

Жизнь-в-сновидении (Часть 2)

повторить

то, что он сказал. Он повторил, и я опять упустила, что он имел

в виду.

-- Я не уловила, что тебя так сильно волнует, -- сказала я

наконец, внезапно раздражаясь из-за своей неспособности понять

то, что он пытается мне сказать. -- Ты уезжал на два дня. Ну и

что из этого?

-- Что?! -- Его громкое восклицание заставило меня

подпрыгнуть на сиденье, и я ударилась головой о крышу фургона.

Он посмотрел прямо мне в глаза, но не сказал ни слова. Я

знала, что он не обвиняет меня, еще я чувствовала, что он

пытается развлечься моей угрюмостью, моими изменениями

настроения, моим отсутствием внимания. Он остановил машину у

края дороги, выключил мотор, затем повернулся на своем месте

лицом ко мне.

-- А сейчас я хочу, чтобы ты рассказала мне все, что ты

можешь, о своем опыте.

В его голосе было нервное волнение, нетерпеливость,

энергия. Он уверил меня, что согласование событий не имеет

значения.

Его неотразимая обязывающая улыбка так успокаивала, что я

рассказала очень легко все, что помнила.

Он слушал внимательно, посмеиваясь время от времени,

подгоняя меня движением подбородка всякий раз, когда я

запиналась.

-- Значит, все это случилось с тобой за... -- он сделал

паузу, смотря на меня сияющими глазами, затем добавил: -- два

дня?

-- Да, -- сказала я твердо.

Он широким жестом провел руками по груди.

-- Ну, тогда у меня для тебя есть новость, -- сказал он.

Веселье в его глазах изобличало серьезность тона, придавая

особое выражение его четко очерченному рту.

-- Я уезжал на двенадцать дней. Но я думал, что их было

только два. Я думал, что ты собираешься принять во внимание

иронию этой ситуации, потому что ты лучше сохраняешь счет

времени. Однако это не так. Ты совсем такая же, как и я. Мы

потеряли десять дней.

-- Десять дней, -- пробормотала я, смутившись, потом

отвернулась, чтобы посмотреть в окно.

За оставшуюся часть путешествия я не сказала ни слова. Это

не значит, что я не поверила ему. Это не значит, что я не

хотела говорить. Мне нечего было сказать даже когда я купила в

Лос-Анжелесе 'Тайме' в первом же киоске, и когда подтвердилось,

что я потеряла десять дней. Но где они действительно потеряны?

Я задавала себе этот вопрос и не жаждала ответа.

Глава 12

Офис-студия Исидоро Балтасара представляла собой

прямоугольную комнату, выходящую окнами на стоянку автомобилей.

Еще там была маленькая кухня и розовокафельная ванная. Он

привез меня туда ночью, когда мы вернулись из Соноры. Слишком

измученная, чтобы обращать на что-либо внимание, я тащилась за

ним два лестничных пролета, потом по устланному темным ковром

коридору к квартире номер восемь. В момент, когда моя голова

коснулась подушки, я уже спала, и мне снилось, что мы все еще в

пути. Дело в том, что мы ехали без остановки всю дорогу от

Соноры, сменяя друг друга за рулем и останавливаясь только

чтобы поесть или наполнить бак горючим.

Квартира была обставлена беспорядочно. Кроме двуспальной

кровати там был еще раскладной журнальный столик, служивший

письменным столом, складной стул и два металлических бюро, в

которых он хранил свои полевые заметки. Несколько костюмов и

полдюжины рубашек висели в двух больших стенных шкафах в

коридоре. Остальное пространство занимали сложенные в стопки

книги. Книжных шкафов вообще не было. Казалось, к книгам

никогда никто не притрагивался, тем более -- не читал. Шкафчики

на кухне тоже были набиты книгами, и только на одной полке

оставалось место для тарелки, кружки, ножа, вилки и ложки. На

газовой плите стояли чайник и кастрюля.

В течение трех недель я нашла для себя новую квартиру

примерно в миле от кампуса УКЛА, совсем рядом с офисом-студией

Исидоро Балтасара. Однако я продолжала проводить большую часть

времени у него. Он поставил вторую кровать для меня, ломберный

столик и бюро -- такое же как и у него -- в другом конце

комнаты.

Через шесть месяцев Сонора стала для меня чем-то вроде

мифа. Не желая больше прятать все это в потаенные уголки

памяти, я сопоставила воспоминания о двух моих поездках туда.

Но как ни старалась, я не могла ничего вспомнить о потерянных

одиннадцати днях: одном -- при первом путешествии, десяти --

при втором.

Исидоро Балтасар отказался даже упоминать о потере