избегал смотреть прямо в глаза. -- Ты не хочешь
есть?
Я в бешенстве подняла глаза и, отбросив все попытки
удержать себя в руках, обрушила на него всю тяжесть
накопившегося во мне гнева и несбывшихся надежд.
Продолжая причитать, я внезапно ощутила проблеск
рассудительности и попыталась убедить себя в том, что старик ни
в чем не виноват, что он не делал мне ничего плохого, и я
должна быть только благодарна ему. Но меня уже невозможно было
остановить. Мои мелкие обиды обрели свою собственную жизнь, а
голос становился все более пронзительным по мере того, как я
все больше преувеличивала и искажала события последних дней. С
чувством злорадного удовлетворения я рассказала ему, как
подслушивала этой ночью.
-- Они ни в чем не хотят помогать мне, -- самоуверенно
утверждала я. -- Они заняты только сплетнями и говорят ужасные
вещи о женщинах-сновидицах.
-- Что же такое ты услышала?
С огромным удовольствием, удивляясь своей необычной
способности припомнить каждую деталь их злобных замечаний, я
рассказала ему все.
-- Очевидно, они говорили о тебе, -- заявил он, когда я
кончила говорить, -- образно, разумеется.
Он подождал, пока его слова дойдут до меня, и не
дожидаясь, когда я начну возражать, невинно спросил:
-- А разве ты хоть немного не похожа на всех тех, о ком
они говорили?
-- На черта я похожа! -- взорвалась я. -- Мне надоел этот
шизофренический бред. Я не хочу этого слышать даже от
образованного человека, и меньше всего -- от тебя, проклятый
пеон!
От неожиданности он широко раскрыл глаза, его худощавые
плечи опустились. Я не чувствовала ни малейшего сострадания к
нему, мне было только жаль себя и своего времени, потраченного
на то, чтобы рассказать ему все это.
Я уже была готова признать, что зря проделала этот длинный
и трудный путь ночью, когда заметила его взгляд, полный такого
презрения, что мне стало стыдно за свою несдержанность.
-- Если ты будешь держать себя в руках, то поймешь, что
маги ничего не делают только для собственного развлечения,
чтобы произвести на кого-то впечатление или просто дать выход
своей магической силе, -- сказал он с подчеркнутым
спокойствием. -- Все их поступки имеют свою цель и причину.
Он внимательно посмотрел на меня с таким выражением, что
мне захотелось убраться прочь.
-- И перестань ходить с таким видом, будто у тебя
каникулы, -- отметил он. -- Для магов ты -- у них в плену, а не
на празднике.
-- Что ты пытаешься объяснить мне? Говори сразу, не тяни!
-- гневно потребовала я.
-- Как можно сказать еще понятней? -- обманчивая мягкость
его голоса скрывала от меня истинный смысл слов. -- Маги все
сказали тебе прошлой ночью. В образе четырех женщин планеты
сновидящих они показали тебе, кто ты есть на самом деле: шлюха
с манией величия.
Я была настолько ошеломлена, что на мгновение застыла.
Затем гнев, горячий, как лава, мгновенно заполнил все мое тело.
-- Ты -- жалкий ничтожный кусок дерьма! -- завизжала я и
двинула его ногой в пах. И еще не коснувшись его, я уже видела
маленького старого ублюдка извивающимся от боли на земле.
Однако мой пинок так и не достиг цели: с проворством призового
борца смотритель отскочил в сторону.
Продолжая широко улыбаться, он смотрел на меня, тяжело
дышащую и стонущую, -- жестко и холодно.
-- Ты пытаешься проделать с нагвалем Исидоро Балтасаром
все те штуки, о которых они говорили. Ты так воспитана. Подумай
об этом вместо того, чтобы злиться.
Я хотела заговорить, но не могла произнести ни слова. Меня
поразило не столько то, что он говорил, сколько его отрешенно
безразличный, холодный тон. Я бы предпочла, чтобы он накричал
на меня. По крайней мере, я бы знала, что мне делать: кричала
бы еще громче.
Сопротивляться не имело смысла. Я убеждала себя, что он не
прав, что он просто злой и дряхлый старик. Я уже не сердилась
на него, но и не собиралась воспринимать всерьез.
-- Я надеюсь, ты не собираешься лить слезы, -- предупредил
он, прежде чем я оправилась от шока.
Несмотря на свою решимость не сердиться на старого
ублюдка, я покраснела от злости.
-- Конечно, нет, -- бросила я и, желая достать его ногой
еще раз, закричала, что он всего лишь уборщик куриного дерьма и
заслужил, чтобы его поколотили за наглость;