Флоринда Доннер

Жизнь-в-сновидении (Часть 2)

дней. Это

мое мнение.

Я поискала его глаза, -- проверить, не смеется ли он надо

мной. Его неунывающее лицо излучало искренность и

доброжелательность. Глаза были по-детски бесхитростны.

-- Но когда он вернется, он уже больше не будет Исидоро

Балтасаром, -- предупредил меня смотритель. -- Тот Исидоро

Балтасар, которого ты знала, я думаю, уже ушел. И как ты

думаешь, что во всем этом самое грустное? -- Он остановился, а

потом сам ответил на свой вопрос. -- Ты приняла его как дар и

даже не поблагодарила за все его внимание, помощь и любовь к

тебе. Наша самая большая трагедия в том, что мы шуты, не

замечающие ничего, кроме нашего шутовства.

Я была слишком опустошена, чтобы произнести хоть слово.

Внезапно смотритель поднялся на ноги. Не говоря ни слова,

как будто его очень стесняло мое общество, он пошел вдоль

тропинки, ведущей к другому дому.

-- Не оставляй меня здесь совсем одну, -- закричала я ему

вслед.

Он повернулся, посмотрел на меня, а потом рассмеялся. Это

был громкий, радостный смех, эхо от которого разносилось вокруг

по кустам чапарраля. Он еще раз посмотрел на меня, а потом

исчез, как будто кусты чапарраля поглотили его.

Будучи не в состоянии следовать за ним, я все еще ждала,

что он вернется или внезапно появится передо мной, испугав до

полусмерти. Я все еще оставалась в напряжении, которое

ощущалось скорее телом, чем умом.

Как это всегда случалось, я не слышала, когда подошла

Эсперанса, но ощутила ее присутствие. Я обернулась и

обнаружила, что она сидит на скамейке под сапотовым деревом. Я

пришла в восторг уже только от того, что вижу ее.

-- Я думала, что никогда больше тебя не увижу, --

вздохнула я. -- Я почти смирилась с этим, думая, что ты тоже

ушла.

-- Бог милостив! -- произнесла она в странном оцепенении.

-- Ты действительно Зулейка? -- воскликнула я.

-- Не совсем, -- возразила она. -- Я Эсперанса. Чем ты

занимаешься? Валяешь дурака, разрешая вопросы, на которые никто

не в состоянии ответить?

Никогда в жизни я не была так близка к нервному

расстройству, как в этот момент. Я чувствовала, что разум не в

состоянии перенести обрушившееся на него давление и могла

просто не выдержать боли и смятения.

-- Соберись, девочка, -- строго сказала Эсперанса. --

Худшее еще не пришло. Но мы больше не можем оберегать тебя.

Сейчас ты близка к помешательству, но маги не могут остановить

это давление. Сегодня ты сама приняла вызов и либо будешь жить,

либо умрешь. В данном случае я говорю не метафорически.

Я едва могла говорить из-за слез.

-- Я никогда не увижу Исидоро Балтасара? -- спросила я.

-- Я не буду врать, чтобы пощадить твои чувства. Нет, он

никогда не возвратится. Исидоро Балтасар -- только мгновение в

магии. Сон, который ушел после того, как был увиден. Исидоро

Балтасар, как сон, уже ушел.

Легкая, почти задумчивая улыбка тронула ее губы. -- Чего я

еще не знаю, -- продолжала она, -- так это ушел ли тот человек,

новый нагваль, навсегда. Ты понимаешь, конечно, что даже если

он вернется, то он уже не будет Исидоро Балтасаром. Он будет

чем-то таким, чего ты не встречала до сих пор.

-- Он будет неизвестен мне? -- спросила я, не осознавая до

конца, хочу ли я это знать.

-- Не знаю, дитя мое, -- сказала она неопределенно и

безразлично. -- Просто не знаю. Я сама в сновидении. То же и с

новым нагвалем. Сновидящие, такие как мы, непостоянны, и именно

эта непостоянность позволяет нам существовать. С нами ничего не

происходит, кроме сновидений.

Ослепленная слезами, я просто не видела ее.

-- Чтобы облегчить боль, проникни глубже в себя, -- тихо

сказала она. -- Сядь, подожми колени, охвати лодыжки

скрещенными руками, правую лодыжку -- левой рукой. Положи

голову на колени и дай печали уйти.

Дай земле смягчить твою боль. Позволь целебным силам земли

войти в тебя.

Я села на землю так, как советовала Эсперанса. Спустя

мгновение моя печаль исчезла. Глубокое телесное ощущение

комфорта сменило муку. Я утратила ощущение себя в каком-либо

ином контексте, чем здесь и теперь. При отсутствии субъективной

памяти у меня не было и боли.

Эсперанса указала мне место на скамейке рядом с собой. Как

только я села, она взяла мою руку в свои и некоторое время