Флоринда Доннер

Жизнь-в-сновидении (Часть 2)

встала, чтобы отряхнуть одежду, то заметила, что

птица сидит на валуне рядом. Голова ее слегка повернута ко мне,

будто маня. Я осторожно приблизилась. Птица была громадной и

рыжевато-коричневой, перья у нее сверкали, как огненная медь.

Взгляд янтарного цвета глаз был тяжелым и неумолимым, словно

сама смерть.

Я отступила назад, когда птица раскрыла свои широкие

крылья и взлетела. Она поднималась и поднималась, пока не

превратилась в точку на небе. Ее тень на земле протянулась в

бесконечность прямой темной линией и слила воедино пустыню и

небо.

Я пропела заклинание, уверенная, что догоню птицу, если

вызову ветер. Но в моей песне не было силы. Голос разлетелся на

тысячи шепотков, которые быстро растворились в тишине. Пустыня

вновь приобрела свой сверхъестественный покой. А потом начала

крошиться по краям, и постепенно все вокруг меня исчезло...

Постепенно я начала ощущать свое тело, и то, что я лежу в

гамаке. Сквозь легкий туман я разглядывала стены комнаты,

закрытые стеллажами, полными книг. Потом, когда я полностью

проснулась, осознание потрясло меня, как это случалось всякий

раз в течение прошедшей недели. Это был не простой сон, и я

знала его смысл.

Нагваль Мариано Аурелиано поведал мне однажды, что маги,

когда говорят друг с другом, рассказывают притчу, что магия --

это птица; они называют ее птицей свободы. Они говорят, что

птица свободы летает лишь по прямой и никогда не возвращается

дважды. Они считали также, что нагваль приманивает птицу

свободы. Именно он увлекает ее и заставляет распространить свою

тень на путь воина. Без тени нет направления.

Смысл моего сна в том, что я потеряла птицу свободы. Я

утратила нагваля и с ним все надежды и цели. И самая большая

тяжесть на душе была от того, что птица свободы улетела так

скоро, даже не оставив мне времени поблагодарить всех должным

образом, не оставив времени выразить мое бесконечное

восхищение.

Я убедила всех магов, что никогда не приму их мир или их

личности как само собой разумеющееся, но на самом деле я

приняла, особенно Исидоро Балтасара. Мне казалось, что он

собирается быть со мной вечно. Внезапно они ушли, все вместе,

как порывы ветра, как падающие звезды. И они взяли с собой

Исидоро Балтасара.

Я просидела до конца недели у себя в комнате, задавая себе

один и тот же вопрос: возможно ли, что все они исчезли?

Бессмысленный и излишний вопрос, показавший, что то, что я

испытала и чему была свидетелем в их мире, не изменило меня.

Все это раскрывало мою истинную природу: мягкую и

сомневающуюся. Что касается магов, то они говорили мне, что их

окончательная цель сгореть в огне изнутри, исчезнуть, быть

поглощенными силой осознания. Старый нагваль и его партия магов

были готовы к этому, но я ничего не знала. Они готовили себя

практически всю жизнь к окончательному дерзкому шагу:

сновидеть, что они ускользнули от смерти -- такой, как мы себе

ее представляем, -- и проскользнуть в неизвестное, повышая без

потерь общий уровень их энергии.

Более всего я расстраивалась, когда вспоминала, как мое

обычное второе 'я' проявлялось, когда я меньше всего этого

ожидала. Не то, чтобы я не верила их колоссальным

сверхчеловеческим целям и устремлениям. Скорее я, трактуя их

для себя, объединяла и подчиняла повседневному миру здравого

смысла -- возможно не полностью, но так, чтобы представления о

них мирно сосуществовали у меня рядом с обычными для меня

представлениями об окружающем мире.

Маги действительно пытались подготовить меня для того,

чтобы я могла стать свидетелем их окончательного путешествия;

то, что они однажды исчезнут, я тоже вполне могла себе

представить. Но ничто не в состоянии было подготовить меня к

последующим боли и отчаянию. Меня захлестывали волны печали, из

которой, как я знала, не выберусь уже никогда. В этом

заключалась моя участь.

Ощутив, что у меня есть все шансы еще глубже погрузиться в

отчаяние, если я еще хоть на мгновение останусь в гамаке, я

поднялась и приготовила себе завтрак -- подогрела вчерашние

остатки ужина: тортильи, рис и фасоль. Это была моя обычная

пища в течение последних семи дней, исключая обед, к которому я

добавляла банку норвежских сардин, купленных в бакалейном