Флоринда Доннер

Шабоно (Часть 1)

зловещее выражение.

-- Ты останешься здесь, у меня, пока не вернется Милагрос, -- заявила

старуха, подавая мне второй печеный банан.

Чтобы ничего не отвечать, я набила рот горячей едой.

Милагрос представил меня своему зятю Арасуве, вождю Итикотери, и всем

прочим жителям деревни. Однако именно Ритими, повесив мой гамак в хижине,

которую разделяла с Этевой и двумя детьми, заявила на меня свои права. --

Белая Девушка будет спать здесь, -- объявила она Милагросу, пояснив, что

гамаки малышей Сисиве и Тешомы будут повешены вокруг очага Тутеми в соседней

хижине.

Никто не стал возражать против замысла Ритими.

Молча, с чуть насмешливой улыбкой, Этева наблюдал за тем, как Ритими

носилась между хижинами -- своей и Тутеми -- перевешивая гамаки привычным

треугольником вокруг огня. На небольшом возвышении между двумя столбами,

поддерживающими все жилище, она водрузила мой рюкзак среди лубяных коробов,

множества разных корзин, топора, сосудов с оното, семенами и кореньями.

Самоуверенность Ритими основывалась не столько на том факте, что она

была старшей дочерью вождя Арасуве от его первой, уже умершей жены, дочери

старой Хайямы, и не столько на том, что она была первой и любимой женой

Этевы, сколько на том, что Ритими знала, что, несмотря на порывистый нрав,

все в шабоно ее уважали и любили.

-- Не могу больше, -- взмолилась я, когда Хайяма достала из огня

очередной банан. -- У меня уже полон живот.

И задрав майку, я выпятила живот, чтобы она видела, какой он полный.

-- Твоим костям надо бы обрасти жиром, -- заметила старуха, разминая

пальцами банан. -- У тебя груди маленькие, как у ребенка. -- Хихикнув, она

подняла мою майку повыше. -- Ни один мужчина никогда тебя не захочет --

побоится, что ушибется о твои кости.

Широко раскрыв глаза в притворном ужасе, я сделала вид, что жадно

набрасываюсь на пюре. -- От твоей еды я уж точно стану толстой и красивой,

-- пробубнила я с набитым ртом.

Еще не обсохшая после купания в реке, в хижину вошла Ритими, расчесывая

волосы тростниковым гребнем. Сев рядом, она обняла меня за шею и влепила

пару звучных поцелуев. Я едва удержалась от смеха. Поцелуи Итикотери

вызывали у меня щекотку. Они целовались совсем не так, как мы; всякий раз,

приложившись ртом к щеке или шее, они делали фыркающий выдох, заставляя губы

вибрировать.

-- Ты не станешь перевешивать сюда гамак Белой Девушки, -- сказала

Ритими, глядя на бабку. Решительность тона совсем не вязалась с просительно

мягким выражением ее темных глаз.

Не желая оказаться причиной спора, я дала понять, что не так уж важно,

где будет висеть мой гамак. Поскольку стен между хижинами не было, мы жили

практически под одной крышей. Хижина Хайямы стояла слева от Тутеми, а справа

от нас была хижина вождя Арасуве, где он жил со своей старшей женой и тремя

самыми младшими детьми. Две другие его жены со своими отпрысками занимали

соседние хижины.

Ритими вперила в меня немой молящий взгляд. -- Милагрос просил меня

заботиться о тебе, -- сказала она, осторожно, чтобы не оцарапать кожу,

пройдясь тростниковым гребнем по моим волосам.

Прервав кажущееся бесконечным молчание, Хайяма наконец заявила: --

Можешь оставить свой гамак там, где он висит, но есть ты будешь у меня.

Все сложилось очень удачно, подумала я. Этева и без того должен

прокормить четыре рта. С другой стороны, о Хайяме хорошо заботился ее самый

младший сын. Судя по количеству висящих под пальмовой крышей звериных

черепов и банановых гроздей, ее сын был хорошим охотником и земледельцем.

После съеденных утром печеных бананов вся семья собиралась за едой еще

только один раз, перед закатом. В течение дня люди закусывали всем, что

попадалось под руку, -- плодами, орехами, либо такими деликатесами, как

жареные муравьи или личинки.

Ритими тоже, казалось, была довольна договоренностью насчет питания.

Она с улыбкой прошла в нашу хижину, сняла подаренную мне ею корзину, которая

висела над моим гамаком, и достала из нее блокнот и карандаши. -- А теперь

за работу, -- заявила она командирским тоном.

В последние дни Ритими передавала мне науку о своем народе так же, как

в течение шести минувших месяцев это делал Милагрос. Каждый день он

несколько часов уделял тому, что я называла формальным обучением.