а его кожа имела лиловый цвет. Хайяма разрезала пуповину, потом
положила лист на пупок мальчика, чтобы остановить кровь. Она потерла пальцем
детское место, а затем провела им по губам ребенка.
-- Что она делает? -- спросила я Ритими.
-- Она проверяет, будет ли ребенок говорить.
Прежде чем я успела крикнуть, что ребенок мертв, по лесу эхом разнесся
самый неудержимый человеческий крик, который я когда-либо слышала. Ритими
подхватила кричащего ребенка и кивком позвала меня следовать за ней к реке.
Набрав в рот воды и подождав немного, пока она согреется, Ритими начала
поливать ребенка изо рта. Подражая ей, я помогала отмыть маленькое тело от
слизи и крови.
-- Теперь у него три матери, -- сказала Ритими, протягивая мне ребенка.
-- Те, кто моют новорожденного малыша, отвечают за него, если что-нибудь
случится с матерью. Тутеми будет счастлива, когда узнает, что ты помогала
мыть ее дитя.
Ритими помыла илом большой лист платанийо, пока я держала мальчика в
неуверенных руках. Я никогда раньше не видела новорожденного ребенка. С
благоговением смотря на его лиловое сморщенное личико, на его тоненькие
ножки, которые он пытался запихнуть себе в рот, я удивлялась, каким чудом он
остался жить.
Хайяма завернула плаценту в твердый узел из листьев и положила под
маленьким навесом, который старик построил под высоким деревом сейба. Ее
нужно будет сжечь через несколько недель. Мы забросали землей все следы
крови, чтобы дикие животные и собаки не рыскали вокруг С ребенком на руках
Тутеми благополучно шла впереди по тропинке в шабоно. Прежде чем войти в
хижину, она положила малыша на землю. Все, кто был свидетелем его рождения,
должны были переступить через него три раза.
Это означало принятие малыша деревней.
Этева даже не выглянул из своего гамака; он оставался в нем с тех пор,
как узнал, что его младшая жена рожает.
Тутеми вошла в хижину с сыном на руках и села у очага.
Сжав грудь, она втолкнула сосок в рот ребенку. Мальчик жадно начал
сосать, время от времени открывая расфокусированные глаза, как будто
старался запомнить этот источник пищи и удовольствия.
В этот день родители ничего не ели. На второй и третий день Этева
приносил полную корзину мелкой рыбы, которую готовил для Тутеми. После этого
оба постепенно вернулись к обычному питанию. На следующий день после
рождения ребенка Тутеми начала работать в саду. Малыша она привязывала к
себе на спину. Этева же провел в гамаке целую неделю. По поверию, любое
физическое усилие с его стороны было вредно для здоровья ребенка.
Через девять дней Милагроса попросили проколоть ребенку уши длинными
палочками из пальмы раша. Потом он срезал концы палочек у самых мочек и
покрыл их смолой, чтобы ребенок не поранился. В тот же день мальчику было
дано имя Хоашиве в честь белой обезьяны, которая хотела оставить ребенка в
животе у матери. Это было всего лишь прозвище. Ко времени, когда малыш
научится ходить, ему дадут настоящее имя.
Глава 18
Было еще светло, когда Милагрос наклонился над моим гамаком. Я
почувствовала, как мозолистой рукой он гладит мой лоб и щеки. Он был едва
виден в полутьме. Я знала, что он уходит, и ждала, надеясь поговорить, но
провалилась в сон, так и не узнав, хотел ли он что-нибудь сказать.
-- Дожди скоро придут, -- объявил в тот вечер старый Камосиве. -- Я
видел, как выросли молодые черепахи. Я слышал голос тумана.
Через четыре дня, сразу же после полудня, поднялся ветер. С ужасающей
силой он раскачивал деревья, то и дело врывался в хижины, раскачивая пустые
гамаки, как лодки во время шторма. Листья с земли поднимались спиралями,
которые носились в странном танце, умирая так же внезапно, как появлялись.
Я стояла в центре шабоно и наблюдала, как порывы ветра налетают со всех
сторон. Голени облепили куски коры. Затопав ногами, я попыталась сбросить
их, но кора держалась так прочно, будто была приклеена. В небе темнели
гигантские черные облака. Непрерывный отдаленный рев льющегося дождя
становился громче по мере того, как он приближался. По лесу разносились
раскаты грома, в полутьме мерцали белые вспышки молний. Из леса постоянно
раздавался скрип падающих стволов, сраженных молнией, ему эхом вторил
мрачный шум деревьев и кустов.
Пронзительно крича, женщины и дети сгрудились в кучу,