- отвечал он. - Но вы не вполне понимаете,
что я называю 'философией', что 'теорией' и что 'практикой'. Эти слова нужно
понимать не совсем так, как их обычно понимают.
'А если говорить о школах, то существуют только специальные школы; школ
общего типа нет. Каждый учитель, или гуру, является специалистом в какой-то
одной области. Один - астроном, другой - скульптор, третий - музыкант. И все
ученики должны прежде всего изучить предмет, в котором специализируется их
учитель, а затем, после этого, другой предмет и так далее. Потребовалась бы
тысяча лет, чтобы изучить все.'
- А как же учились вы?
- Я был не один. Среди нас были специалисты всех видов. Каждый учился,
следуя по линиям своего особого предмета. А затем, когда мы собирались
вместе, мы соединяли все, что нашли.
- И где же теперь ваши сотоварищи?
Гурджиев немного помолчал, а затем, глядя куда-то вдаль, медленно
произнес:
- Некоторые умерли, другие работают, а третьи удалились от мира.
Эти слова из монашеского лексикона, услышанные столь неожиданно,
вызвали у меня странное и непривычное чувство.
В то же время я ощутил в Гурджиеве и некоторую 'игру', как если бы он
намеренно пытался по временам подбросить мне какое-то слово, чтобы
заинтересовать меня и заставить думать в определенном направлении.
Когда я попытался подробнее расспросить, где он нашел то, что знает,
каков источник его знания и как далеко идет это знание, он не дал мне
прямого ответа.
- Знаете, - как-то заметил Гурджиев, - когда вы поехали в Индию, в
газетах писали о вашей поездке и о ваших целях. Я дал своим ученикам задание
прочесть ваши книги и решить по ним, что вы представляете собой, и
установить на этом основании, что вы можете найти. Таким образом мы знали,
что вы там найдете, еще тогда, когда вы туда ехали.
На этом наша беседа закончилась.
Однажды я спросил Гурджиева о балете, который упоминался в газетах и на
который ссылалась повесть 'Проблески истины'. Будет ли этот балет иметь
характер 'драмы мистерий'?
- Мой балет - не мистерия, - сказал Гурджиев. - Задача, которую я
поставил, состояла в том, чтобы создать интересный и красивый спектакль.
Конечно, за внешней формой там скрыт известный смысл; но я не преследовал
цели показать и подчеркнуть именно это. Объясню вам вкратце, в чем дело.
Вообразите, что, изучая движение небесных тел, скажем, планет Солнечной
системы, вы построили особый механизм, чтобы передать зрительное изображение
законов этих движений и напомнить нам о них. В таком механизме каждая
планета, изображаемая сферой соответствующих размеров, помещается на
определенном расстоянии от центральной сферы, изображающей Солнце. Механизм
приводится в движение, все сферы начинают вращаться и двигаться по заданным
путям, воспроизводя в зрительной форме законы, управляющие движением планет.
Этот механизм напоминает вам обо всем, что вы знаете о Солнечной системе.
Нечто подобное содержится и в ритме некоторых танцев. В строго определенных
движениях и сочетаниях танцующих в видимой форме воспроизведены определенные
законы, понятные тем, кто их знает. Такие пляски называются 'священными
плясками'. Во время моих странствий по Востоку я много раз был свидетелем
того, как эти пляски исполнялись во время священнослужений в древних храмах.
Некоторые из них воспроизведены в 'Борьбе магов'. Кроме того, в основу
балета положены три особые идеи. Но если я поставлю балет на обычной сцене,
публика никогда их не поймет.
Из того, что он затем говорил, я понял, что это будет не балет в
строгом смысле слова, а целая серия драматических и мимических сцен,
связанных в общем плане; их будут сопровождать пение, музыка и пляски.
Наиболее подходящим названием для этих сцен было бы 'ревю', но без какого бы
то ни было комического элемента. Этот балет, или 'ревю', назван 'Борьба
магов'. Важные сцены изображают школы 'белого мага' и 'черного мага',
упражнения учеников обеих школ и борьбу между ними. Действие происходит на
фоне жизни восточного города, перемежаясь священными плясками, танцами
дервишей и национальными плясками, распространенными на Востоке; все вместе
переплетено с любовной историей, которая сама по себе имеет аллегорический
смысл.
Я особенно заинтересовался, когда Гурджиев сказал,