очень сильное
впечатление. Позднее оно стало еще более сильным: я ощутил в этой 'лестнице,
простирающейся от земли до неба', нечто похожее на ощущение мира, которое я
испытал несколько лет тому назад во время моих необычных экспериментов,
когда я невероятно сильно почувствовал связь, целостность, 'математичность'
всего, что существует в мире (об этом рассказано в восьмой главе моей книги
'Новая модель вселенной'). Эта лекция в разных вариантах повторялась
неоднократно - в связи с объяснением то 'луча творения', то закона октав. Но
несмотря на небывалое чувство, которое она у меня вызывала, я не смог
оценить ее должным образом сразу же, когда услышал. Прежде всего, я не понял
тогда, что эти идеи гораздо труднее для усвоения и гораздо глубже по
содержанию, чем кажутся при обычном рассмотрении.
У меня сохранился в памяти эпизод, происшедший на одном из повторений
лекции о строении материи в связи с механикой вселенной. Лекцию читал
упоминавшийся мною П., молодой инженер из числа московских учеников
Гурджиева, о которых я говорил выше.
Я пришел на лекцию, когда она уже началась. Услышав знакомые слова, я
решил, что слышал ее раньше, и потому, усевшись в углу большой гостиной,
курил и думал о чем-то другом. Здесь же оказался Гурджиев.
- Почему вы не слушали лекцию? - спросил он меня, когда она
закончилась.
- Да ведь я уже ее слушал, - ответил я, на что Гурджиев укоризненно
покачал головой: однако я совершенно искренно не понял, чего он ожидал от
меня и почему мне нужно было вторично слушать одну и ту же лекцию.
Я сообразил это гораздо позже, когда лекции кончились, и я попытался
подытожить в уме все, что слышал. Часто. обдумывая какой-нибудь вопрос, я
отчетливо вспоминал, что об этом говорилось на одной из лекций. Но
припомнить в точности, что именно было сказано, я, к сожалению, не всегда
мог; и много дал бы, чтобы услышать лекции еще раз.
Спустя почти два года, в ноябре 1917 года, мы жили небольшой группой из
шести человек вместе с Гурджиевым на побережье Черного моря, в сорока
верстах к северу от Туапсе. Это была небольшая дача, расположенная в двух
верстах от ближайшего населенного пункта. Однажды вечером мы сидели и
разговаривали. Было уже поздно; стояла ужасная погода - порывы норд-оста
несли с собой то дождь, то снег.
Я как раз размышлял о некоторых выводах из 'таблицы форм водорода',
главным образом, о ее определенной неполноте по сравнению с другой таблицей,
о которой мы узнали позднее. Мой вопрос относился к тем видам водорода,
которые находятся ниже нормального уровня. Позже я объясню, что именно я
спрашивал и что ответил спустя длительное время Гурджиев, а в тот раз он не
дал мне прямого ответа.
- Вам следовало бы и самому знать, - ответил он, - об этом говорилось
на лекциях в Петербурге; хотя вы, возможно, это и не слышали. Помните
лекцию, которую вы не захотели слушать? Вы сказали, что ее содержание вам
уже известно. А там как раз говорилось то, о чем вы сейчас спрашиваете. - И
после короткого молчания он спросил: Ну, а если бы вы теперь узнали, что
кто-то читает эту самую лекцию в Туапсе, пошли бы вы туда пешком?
- Пошел бы, - ответил я.
И в самом деле, даже длинная, трудная и холодная дорога не остановила
бы меня.
Гурджиев засмеялся:
- Неужели пошли бы? - спросил он. - Подумайте: сорок верст, темнота,
дождь, снег, ветер!
- О чем тут думать? - возразил я. - Вы же знаете, что я не раз ходил по
этому пути, когда не было лошадей или не оказывалось места в повозке, и
притом не ради чего-то, а просто потому, что больше ничего не оставалось.
Конечно, если бы кто-то читал эту лекцию в Туапсе, я пошел бы туда, не
говоря ни слова.
- Да, - сказал Гурджиев. - Если бы люди действительно так рассуждали!
Но на деле они рассуждают прямо противоположным образом. Без особой
необходимости они встретятся с любой трудностью; но в важном деле, которое
способно принести им нечто, они и пальцем не шевельнут. Такова природа
человека. Человек не желает платить, и прежде всего за самое важное. Теперь
вы знаете, что за все надо платить, и плата должна быть пропорциональна
полученному. Но обычно человек думает по-иному. Он отдаст все за пустяки, за
вещи, которые ему совершенно не нужны. А за что-нибудь важное