это оказалось
совершенно невозможным. Что-то внутри меня выказало столь яростный протест,
что я даже и не пробовал бороться с ним и, говоря о некоторых периодах своей
жизни, стремился дать только общую идею и общий смысл фактов, о которых не
желал рассказывать. В этой связи я заметил, что, когда я заговорил таким
образом, мой голос и интонации изменились. Это помогло мне понять других: я
начал слышать, как они, рассказывая о себе и своей жизни, тоже говорили
разными голосами и с разными интонациями. Возникали интонации особого рода,
которые я впервые услышал у себя и которые показали мне, что люди желают
что-то в своем рассказе скрыть; их выдавали интонации. Наблюдения за
интонациями позволили мне впоследствии понять и многое другое.
В следующий приезд Гурджиева в Петербург (на этот раз он оставался в
Москве две-три недели) мы рассказали ему о наших попытках. Он выслушал нас и
сказал, что мы не умеем отделять 'личность' от 'сущности'.
- Личность скрывается за сущностью, - сказал он, - а сущность за
личностью; и они взаимно прикрывают друг друга.
- Как же отделить сущность от личности? - спросил кто-то из
присутствующих.
- Как бы вы отделили свое собственное от того, что не является вашим? -
ответил Гурджиев. - Необходимо думать, необходимо выяснить, откуда появилась
та или иная ваша характерная черта. Необходимо понять, что большинство
людей, особенно вашего круга, имеет очень мало своего собственного. Все, что
у них есть, оказывается чужим, большей частью, украденным; все, что они
называют идеями, убеждениями, взглядами, мировыми константами, - все это
украдено из разных источников. В целом, это и составляет личность; и все это
надо отбросить.
- Однако вы сами говорили, что работа начинается с личности, - сказал
кто-то.
- Совершенно верно, - возразил Гурджиев, -- потому что прежде всего мы
должны точно установить, о чем мы говорим, о каком моменте в развитии
человека, о каком уровне бытия. Сейчас я говорил о человеке в жизни,
безотносительно к работе. Такой человек, особенно если он принадлежит к
'интеллигентному классу', почти целиком состоит из личности. В большинстве
случаев его сущность перестает развиваться в очень раннем возрасте. Я знаю
уважаемых отцов семейств, профессоров с идеями, известных писателей, важных
чиновников, кандидатов в министры, сущность которых остановилась в развитии
примерно на уровне двенадцатилетнего возраста. И это еще не так плохо.
Случается, что некоторые аспекты сущности останавливаются на возрасте
пяти-шести лет, а дальше все кончается; остальное оказывается чужим; это или
репертуар, или взято из книг, или создано благодаря подражанию готовым
образцам.
После этого было несколько бесед с участием Гурджиева, во время которых
мы старались выяснить причины нашей неудачи в выполнении поставленного перед
нами задания. Но чем больше мы беседовали, тем меньше понимали, чего в
действительности он от нас хотел.
- Это лишь доказывает, до какой степени вы не знаете себя, - сказал
Гурджиев. - Я не сомневаюсь, что, по крайней мере, некоторые из вас искренне
хотели выполнить мое задание, т.е. рассказать историю своей жизни. В то же
время они видят, что не могут сделать этого и даже не знают, с чего начать.
Имейте в виду, что рано или поздно вам придется пройти через это. Это, как
говорится, одно из первых испытаний на пути, не пройдя которое, никто не
сможет двинуться дальше.
- Чего мы здесь не понимаем? - спросил кто-то.
- Вы не понимаете, что значит быть искренним, - сказал Гурджиев. - Вы
настолько привыкли лгать себе и другим, что не в состоянии найти слова и
мысли, когда желаете говорить правду. Говорить о себе правду очень трудно.
Но прежде, чем ее говорить, нужно ее знать. А вы даже не знаете, в чем
заключается правда о вас. Когда-нибудь я укажу каждому из вас его главную
черту или его главный недостаток. Тогда станет ясно, поймете вы меня или
нет.
В это время произошел очень интересный разговор. Я очень сильно
чувствовал, что, несмотря на все усилия, не могу вспоминать себя в течение
любого промежутка времени; вообще, я сильно ощущал все происходящее. Сначала
что-то казалось успешным, но позднее все ушло, и я без всякого сомнения
почувствовал глубокий сон, в который был погружен. Неудача попыток
рассказать