историю жизни, особенно тот факт, что мне даже не удалось понять,
чего хочет Гурджиев, все сильнее ухудшали мое и без того плохое настроение;
однако, как это часто со мной бывало, все выражалось не в подавленности, а в
раздражительности.
В этом состоянии я пошел однажды с Гурджиевым пообедать в ресторан на
Садовой, около Гостиного двора. Вероятно, я был слишком резок или, наоборот,
необычно молчалив.
- Что с вами сегодня? - спросил Гурджиев.
- Сам не знаю, - отвечал я, - только я чувствую, что у нас ничего не
получается, вернее, у меня ничего не получается. О других говорить не могу,
но я перестаю понимать вас, и вы больше ничего не объясняете так, как
раньше. Чувствую, что таким образом ничего не достигнешь.
- Подождите, - сказал Гурджиев, - скоро начнутся разговоры.
Постарайтесь понять меня: до сих пор мы пытались найти место каждой вещи,
теперь начнем называть вещи их собственными именами.
Слова Гурджиева запали мне в память, но я не вник в их смысл, а
продолжал излагать собственные мысли.
- Что толку в том, - сказал я, - как мы будем называть вещи, когда я не
в состоянии ничего сказать? Вы никогда не отвечаете ни на один заданный мной
вопрос.
- Прекрасно! - рассмеялся Гурджиев. - Обещаю сейчас ответить на любой
ваш вопрос, как это случается в сказках.
Я почувствовал, что он хочет избавить меня от плохого настроения и был
благодарен ему за это, хотя что-то во мне отказывалось смягчиться.
И вдруг я вспомнил, что более всего хочу узнать, что думает Гурджиев о
'вечном возвращении', о повторении жизней, как я это понимал. Много раз я
пробовал начать разговор на эту тему и изложить Гурджиеву свои взгляды. Но
такие разговоры всегда оставались почти монологами: Гурджиев слушал молча, а
затем говорил о чем-нибудь другом.
- Очень хорошо, - сказал я, - скажите мне, что вы думаете о вечном
возвращении? Есть в этом какая-то истина или нет? Я имею в виду следующее:
живем ли мы всего раз и затем исчезаем, или же все повторяется снова и
снова, возможно, бесчисленное количество раз, но только мы ничего об этом не
знаем и не помним?
- Идея повторения, - сказал Гурджиев, - не является полной и абсолютной
истиной; но это ближайшее приближение к ней. В данном случае истину выразить
в словах невозможно. Но то, что вы говорите, очень к ней близко. И если вы
поймете, почему я не говорю об этом, вы будете к ней еще ближе. Какая польза
в том. что человек знает о возвращении, если он не осознает его и сам не
меняется? Можно даже сказать, что если человек не меняется, для него не
существует и повторения: и если вы скажете ему о повторении, это лишь
углубит его сон. Зачем ему совершать сегодня какие-либо усилия, если впереди
у него так много времени и так много возможностей - целая вечность? Зачем же
беспокоиться сегодня? Вот почему данная система ничего не говорит о
повторении и берет только ту одну жизнь, в которой мы живем. Система без
усилий к изменению себя не имеет ни смысла, ни значения. И работа по
изменению себя должна начаться сегодня же, немедленно. Все законы можно
видеть в одной жизни. Знания о повторении жизней не прибавляют человеку
ничего, если он не видит, как все повторяется в одной жизни, именно в этой
жизни, если он не борется, чтобы изменить себя, дабы избегнуть повторения.
Но если он изменяет в себе нечто существенное, т.е. если достигает чего-то,
это достижение утратить нельзя.
- Следовательно, - спросил я, - можно сделать вывод, что все осознанное
и сформировавшееся, все тенденции должны возрастать?
- И да, и нет, - ответил Гурджиев. - В большинстве случаев это верно,
совершенно так же, как это справедливо и для одной жизни. Но в большом
масштабе могут вступить в действие новые силы. Сейчас я этого не объясню.
Однако подумайте над тем, что я скажу: влияния планет тоже могут измениться,
они не являются постоянными. Кроме того, сами тенденции могут быть
различными: есть такие тенденции, которые, появившись, повторяются и
развиваются сами по себе, механически; есть и другие, которые нуждаются в
постоянном подталкивании и способны совершенно исчезнуть или превратиться в
мечты, если человек перестанет над ними работать. Далее, для всего
существует определенное время, определенный срок. Возможности для всего, -
он подчеркнул эти слова, -