выгоняли из вагонов негодующие толпы безбилетных
пассажиров. Я ехал до Тифлиса пять дней вместо обычных трех.
Поезд прибыл в Тифлис ночью. Ходить по городу было невозможно, и мне
пришлось дождаться утра в вокзальном буфете. Вся станция была забита
солдатами, дезертирующими с кавказского фронта. Многие были пьяны. Всю ночь
на платформе перед окнами буфета шли 'митинги', принимались какие-то
резолюции. Во время митинга состоялись три 'военных суда', и здесь же, на
платформе, были расстреляны три человека. Появившийся в буфете какой-то
пьяный 'товарищ' объяснил всем, что первый был расстрелян за воровство;
второго расстреляли по ошибке, приняв его за первого, а третьего - тоже по
ошибке, приняв его за второго.
Мне пришлось провести день в Тифлисе, потому что поезд в Александрополь
отходил только вечером. На следующее утро я был уже там. Я нашел Гурджиева;
он устанавливал для брата динамо-машину.
И снова, как и раньше, я наблюдал его поразительную способность
приспосабливаться к любой работе, к любому делу.
Я познакомился с его семьей, с отцом и матерью. Это были люди старой и
очень своеобразной культуры. Отец Гурджиева был любителем местных сказок,
легенд и преданий, кем-то вроде 'сказителя', и знал наизусть тысячи и тысячи
стихов на местных языках. Они были малоазиатскими греками, но у них дома,
как и у всех жителей Александрополя, говорили по-армянски.
Первые несколько дней после моего приезда Гурджиев был настолько занят,
что у меня не было возможности расспросить его о том, что он думает о
положении дел и что собирается делать. Когда наконец я заговорил об этом,
Гурджиев ответил, что он не согласен со мной, что, по его мнению, все скоро
успокоится, и мы сможем работать в России. Затем он добавил, что, во всяком
случае, хочет поехать в Петербург и посмотреть, как торговки на Невском
продают семечки (о чем я ему рассказал), и на месте решить, что лучше всего
делать. Я не мог всерьез принять то, что он говорил, потому что к этому
времени знал его манеру разговора; и стал ждать дальнейших событий.
Действительно, с видимой серьезностью Гурджиев говорил и нечто
совершенно другое - что было бы хорошо уехать в Персию или даже дальше, что
он хорошо знает место в горах Закавказья, где можно прожить несколько лет, и
никто об этом не узнает и т.д.
В целом у меня осталось ощущение неуверенности; но я все-таки надеялся
по пути в Петербург уговорить Гурджиева уехать за границу, если это будет
еще возможно.
Гурджиев, очевидно, чего-то ждал. Динамо-машина работала
безукоризненно, но сам он не двигался.
В доме оказался интересный портрет Гурджиева, который очень многое
открыл мне о нем. Это была большая увеличенная фотография Гурджиева, снятая,
когда, он был еще совсем молод; на ней он был одет в черный сюртук, и его
вьющиеся волосы были зачесаны назад.
Портрет Гурджиева позволил мне с несомненной точностью установить, чем
он занимался в то время, когда была сделана фотография, хотя сам Гурджиев
никогда об этом не рассказывал. Открытие принесло мне много интересных
мыслей; но поскольку оно принадлежало лично мне, я сохраню его для себя.
Несколько раз я пробовал поговорить с Гурджиевым о своей 'таблице
времени в разных космосах'; но он отклонял всякие теоретические разговоры.
Мне очень понравился Александрополь; там было много необычного и
оригинального.
Армянская часть города по внешнему виду напоминает города в Египте или
северной Индии. Дома с плоскими крышами, на которых растет трава. Древнее
армянское кладбище, расположенное на холме, откуда можно видеть покрытую
снегом вершину Арарата. Замечательный образ Пресвятой Девы в одной из
армянских церквей. Центр города напоминает русский уездный городок; но тут
же расположен базар целиком восточный, особенно ряд медников, которые
работают в открытых будках. Есть и греческий квартал, где расположен дом
Гурджиева; по внешнему виду этот квартал наи- менее интересен. Татарское
предместье в оврагах весьма живописно; но, как говорят в других частях
города, место это довольно опасно.
Не знаю, что осталось от Александрополя после всех этих автономий,
республик, федераций и т.п. Пожалуй, я бы мог поручиться только за вид на
Арарат.
Я почти не видел Гурджиева