невозможно. Первое, что доступно выражению, таково: для меня вокруг не оставалось ничего безразличного; всЈ вместе или в отдельности так или иначе меня задевало. Иными словами, я воспринимал всЈ эмоционально. Далее, в окружавшем меня новом мире не было ничего отдельного, ничего, что не было бы связано с другими вещами или со мной лично. Все вещи оказывались связанными друг с другом, и эта связь была далеко не случайной, а проявлялась под действием непостижимой цепи причин и следствий. ВсЈ вещи зависели одна от другой; все жили одна в другой. Наконец, в этом мире не было ничего мЈртвого, неодушевлЈнного, лишЈнного мысли и чувства, ничего бессознательного. ВсЈ было живым, всЈ обладало самосознанием. ВсЈ говорило со мною, я мог говорить со всем. Особенно интересны были дома, мимо которых я проходил, и более того - старые здания. Это были живые существа, полные мыслей, чувств, настроений, воспоминаний. Жившие в них люди и были их мыслями, чувствами и настроениями. Я хочу сказать, что люди по отношению к домам играют примерно ту же роль, что разные 'я' нашей личности по отношению к нам. Они приходят и уходят, иногда живут внутри нас долгое время, иногда же появляются лишь на мгновения.
Помню, как однажды, на Невском проспекте меня поразила обыкновенная ломовая лошадь. Она поразила меня своей головой, своей 'физиономией', в которой выразилась вся сущность лошади, и, глядя на еЈ морду, я понял всЈ, что можно было понять о лошади. Все особенности еЈ природы, всЈ, на что она способна, всЈ, на что не способна, всЈ, что она может или не может сделать, - всЈ это выразилось в чертах еЈ 'физиономии'. В другой раз сходное чувство у меня вызвала собака. Вместе с тем, эти лошадь и собака были не просто лошадью и собакой; это были 'атомы', сознательные, движущиеся 'атомы' больших существ - 'большой лошади' и 'большой собаки'. Тогда я понял, что мы тоже являемся атомами большого существа - 'большого человека'; и точно также любая вещь представляет собой атом 'большой вещи'. Стакан - это атом 'большого стакана', вилка - атом 'большой вилки' и т.д.
Эта идея и несколько других мыслей, сохранившихся в моей памяти после экспериментов, вошли в мою книгу 'Tertium Organum', которая как раз и была написана во время этих опытов. Таким образом, формулировка законов ноуменального мира и некоторые другие идеи, относящиеся к высшим измерениям, были заимствованы из того, что я узнал во время экспериментов.
Иногда во время опытов я чувствовал, что многое понимаю особенно ясно; я чувствовал, что, если бы сумел сохранить в своей памяти то, что понимаю, я узнал бы, как переходить в это состояние в любое время по желанию, как сделать его продолжительным, как им пользоваться.
Вопрос о том, как задержать это состояние сознания, возникал постоянно, и я много раз задавал его во время эксперимента, пребывая в том состоянии сознания, когда получал на свои вопросы ответы. Но на этот вопрос я никогда не получал прямого ответа. Обычно ответ начинался откуда-то издалека; постепенно расширяясь, он охватывал собою всЈ, так что в конце концов ответ на мой вопрос включал ответы на все возможные вопросы; естественно, что я не мог удержать его в памяти.
Помню, как однажды, когда я особенно ясно понял всЈ, что мне хотелось понять, я решил отыскать какую-нибудь формулу или ключ, который дал бы мне возможность припомнить на следующий день то, что я понял. Я хотел кратко суммировать всЈ, что мне стало понятно, и записать, если удастся, в виде одной фразы то, что необходимо для повторного приведения себя в такое же состояние как бы одним поворотом мысли, без какой-либо предварительной подготовки. В течение всего эксперимента мне казалось, что это возможно. И вот я отыскал такую формулу - и записал еЈ карандашом на клочке бумаги.
На следующий день я прочЈл фразу: 'Мыслить в других категориях!' Таковы были слова, но в чЈм же их смысл? Куда делось всЈ то, что я связывал с этими словами, когда их писал? ВсЈ исчезло, всЈ пропало, как сон. Несомненно, фраза 'мыслить в других категориях' имела какой-то смысл, но я не мог его припомнить, не мог до него добраться.
Позднее точно такое же случалось со многими другими словами и фрагментами идей, которые оставались у меня в памяти после опытов. Сначала эти фразы казались мне совершенно пустыми. Я даже смеялся над ними, обнаружив в них полное подтверждение невозможности передать оттуда сюда хоть что-то. Но постепенно в моей памяти кое-что начало оживать, и по прошествии двух-трЈх недель я всЈ лучше и лучше вспоминал то, что было связано с этими словами.