Петр Демьянович Успенский

Tertium organum (Часть 1)

Желание любви -- это чье-то желание жить. В своей удивительной слепоте

люди думают, что это их собственные желания.

Нет ничего, чем бы человек не пожертвовал любви. И нет ни одного

человека, который бы что-нибудь получил от любви для себя. И именно тогда,

когда человеку кажется, что он получает что-то для себя, он получает меньше

всего для себя. И тогда, когда человеку кажется, что он наиболее служит себе

и своему наслаждению, на самом деле он наиболее служит неизвестному другому.

Влияние женщины на душу мужчины и мужчины на душу женщины похоже на

влияние природы на человека. Тут действует соприкосновение с той же самой

тайной. Точно так же эта тайна влечет к себе и точно так же сильнее всего

чувствуется в неизвестном, в новом. Охватить ее или выразить в словах

невозможно.

Мираж все время остается вдали, на горизонте, раздражая воображение. Но

подойти к нему нельзя, он отступает по мере приближения, как край неба.

Если человека соблазняет закрытая дверь и он открывает ее, то за ней

сейчас же оказывается другая закрытая дверь.

Тень проходит между рук и идет впереди.

Но в погоне за этим миражем, за этой тенью, что-то творится. И в этом

тайна великой жертвы, которую приносит человек в любви. Он идет на костер и

сгорает, служа чему-то, чего он не знает, и думая, что он служит своему

наслаждению.

Мы окружены какой-то огромной жизнью, которой мы не видим и часть

которой мы составляем. Иногда проблесками мы ощущаем ее. Иногда забываем

опять и начинаем считать реальной и настоящей свою жизнь.

* * *

Замечательной попыткой обрисовать наше отношение к 'ноуменальному

миру', к этой 'большой жизни' является знаменитый 'Диалог о пещере' в VII

книге 'Республики' Платона.

-- Представь себе, -- сказал я, -- людей, живущих в подземной пещере.

Предположи, что эти люди с детства прикованы цепями к стене так, что они не

могут повернуть головы и видят только перед собой. Представь себе на стене,

над головами прикованных людей, в глубине пещеры огонь и между огнем и

узниками дорогу, отделенную невысоким парапетом, подобным ширмам, за

которыми проделывают свои удивительные штуки бродячие фокусники. Представь

себе, что по этой дороге идут люди и несут, подняв над своими головами,

различные орудия, человеческие статуи, изображения животных и утварь всякого

рода. И некоторые из идущих говорят, а другие молчат.

-- Любопытное сравнение и любопытных узников приводишь ты, -- сказал

-- Да, -- сказал я, -- но они похожи на нас. Потому что, как ты

думаешь, могут ли они видеть от самих себя и друг от друга что-нибудь кроме

теней противоположной стене пещеры?

-- Как могут они видеть что-нибудь другое, -- сказал я, -- если всю

жизнь они не могут повернуть головы.

-- Но что они видят от предметов, которые люди проносят сзади них? Не

такие же ли тени? И почему так? И если они могут разговаривать друг с

другом, то, как ты думаешь, не дадут ли они имена тем вещам, которые видят

пред собою?

-- Конечно, они должны дать им имена.

-- И, если в противоположной части пещеры есть эхо, то, когда говорит

кто-нибудь из проходящих сзади, не подумают ли узники, что это говорят тени?

-- Конечно, -- сказал он.

-- И они будут думать, что нет ничего истинного, кроме теней,

проносимых сзади вещей.

-- Непременно так должно быть, -- ответил он.

-- И если их освободить от цепей и попытаться избавить от их

заблуждений, то как произойдет это? Когда одного из них освободят, внезапно

заставят встать, повертывать шею, ходить и смотреть на свет, то это причинит

ему боль и страдание, и от непривычного сияния он не будет в состоянии

видеть предметы, тени которых видел раньше. И что ответит он в таком

состоянии, если сказать ему, что прежде он видел только призраки и что

теперь, находясь ближе к реальности, лицом к лицу с действительностью, он

видит более правильно? Не начнет ли он сомневаться в том, что видит, и не

подумает ли, что то, что он прежде видел, более истинно, чем то, что ему

показывают теперь?

-- Наверное, так, -- сказал он.

-- И если его заставить смотреть на самый огонь, то не почувствует ли

он боли в глазах и не повернется ли опять к теням, которые может видеть без

боли, -- и не подумает ли он, что тени в действительности более ясны, чем