с ноуменом всего окружающего, и
близкого, и далекого, с сознаниями, подобными ему и совершенно различными, с
сознанием всего в мире и с сознанием всего мира. Если же впечатления,
приходящие по 6-му измерению, настолько сильны, что сознание ощущает их, то
оно немедленно проектирует их во внешний феноменальный мир и ищет для них
причину в феноменальном мире, совершенно так же, как двумерное существо,
живущее на плоскости, ищет на своей плоскости причины впечатлений, идущих из
нашего мира.
* * *
Наше сознание ограничено своим феноменальным восприятием, то есть
окружено самим собой. Мир феноменов, то есть форма собственного восприятия,
окружает его, как кольцом, как стеной, и, кроме этой стены, наше сознание
ничего не видит.
Но если ему удается выйти из этой стены, оно неизбежно видит в мире
очень много нового.
Если мы отделим элементы себя в нашем восприятии, пишет Хинтон ('Новая
эра мысли'), то между прочим мы найдем, что мертвое состояние, которое мы
приписываем внешнему миру, не заключается в вещах, но налагается на них нами
самими, вследствие ограничений нашего сознания. Только элементы себя в нашем
знании заставляют нас говорить о механической необходимости, о мертвой
материи. Когда это ограничение падает, мы видим дух мира, так же как видим
дух нашего друга, то есть видим нечто, ясно отделимое от материального тела.
Наших мыслительных средств достаточно в настоящее время, чтобы показать
нам человеческие души; но все за исключением человеческих существ кажется
для нашей науки неодушевленным. Нужно освободиться от элемента себя в
восприятии, и это все изменится.
И на самом деле, так ли абсолютна непознаваемость ноуменального мира
для нас, как нам иногда кажется?
В 'Критике чистого разума' и в других сочинениях Кант отрицал
возможность 'духовного зрения'. Но в 'Грезах духовидца' он не только признал
эту возможность, но и дал ей одно из лучших определений, какое мы до сих пор
имеем. Он прямо заявляет:
Сознаюсь, я очень склонен признать, что существуют бестелесные натуры и
что душа моя принадлежит к классу этих натур. -- Эти бестелесные существа,
непосредственно связанные между собою, образуют одно великое целое,
называемое нами духовным миром. Каждый человек есть существо двух миров:
мира бестелесного и мира материального, и некогда будет непременно доказано,
что и в земном своем существовании человеческая душа общается с бестелесными
духами, влияя на них и получая обратно множество впечатлений, которые не
сознаются и не могут сознаваться, пока не поколеблется связь наша с телом.
Человеческую душу надо бы было считать уже в течение настоящей жизни
человека одновременно связанною с двумя мирами, из которых она ясно
воспринимает только материальный мир, пока наши два лица соединены друг с
другом нашим телом.
Поэтому, хотя у нас и один субъект, одновременно принадлежащий видимому
и невидимому мирам, как их член, у нас не одно лицо, ибо представления об
одном мире, в силу своей особенной природы, не сопровождаются
представлениями о другом мире, почему то, что я мыслю как дух, не познается
мною как человеком и наоборот.
Рождение, жизнь, смерть -- только состояния души... Следовательно,
преходяще только наше тело, субстанция же наша преходяща, и она должна была
существовать и в то время, когда не существовало нашего тела. Жизнь человека
двойственна. Она слагается из двух жизней -- животной и духовной. Первая
жизнь есть жизнь человека, и, чтобы человек жил этой жизнью, ему потребно
тело. Вторая его жизнь есть жизнь духов; его душа живет этой жизнью отдельно
от тела и должна жить ею по отделении своем от тела.
В статье о Канте в 'Северном вестнике' 1888 года А. Л. Волынский
говорит, что как в своих Vorles-ungen, так и в 'Грезах духовидца' Кант не
допускает только одного -- возможности физического восприятия духовных
явлений.
Таким образом. Кант признавал не только возможность существования
духовного сознательного мира, но и возможность общения с ним.
Гегель строил всю свою философию на возможности непосредственного
познания истины, на духовном зрении.
* * *
Теперь, подходя к вопросу о двух мирах с психологической стороны, со
стороны теории познания, мы должны твердо установить, что, прежде чем мы
можем надеяться постигнуть что-нибудь