Петр Демьянович Успенский

Tertium organum (Часть 2)

мысль

создала очень много нужного и ценного, облегчающего жизнь. Выработка

принципов свободы и права, хотя номинальное -- уничтожение рабства; во

многих областях победа над враждебной человеку природой; средства

распространения мысли, печать; чудеса современной медицины и хирургия -- все

это, несомненно, реальные завоевания. И с ними нельзя не считаться. Но в них

нет морали. Европейский культурный человек одинаково легко изобретает

пулемет и новый хирургический аппарат. Европейская культура начиналась от

жизни дикаря, как будто взяв эту жизнь за образец и начав развивать все ее

стороны, совершенно не думая об их моральном значении. Дикарь разбивал

своему врагу голову простой дубиной. У нас для этого изобретены очень

сложные приспособления, дающие возможность сразу разбивать целые сотни

голов. -- Поэтому и получается такая вещь, что одновременно с изобретением

аэроплана появляются известия о призах за 'метание бомб с аэроплана'.

Введение морали в нашу жизнь сделало бы ее менее парадоксальной, менее

противоречивой, более логической и, главное, -- более цивилизованной. Потому

что теперь нашу знаменитую цивилизацию очень сильно компрометируют

дредноуты, смертная казнь при помощи электричества, усовершенствованные

одиночные тюрьмы, где заключенный обязательно сходит с ума через пять лет, и

прочие прелести культуры.

* * *

Мораль нам необходима. Без нее мы чересчур легко забываем, что слово

все-таки имеет некоторое отношение к делу. Мы очень многим интересуемся,

очень во многое входим, но почему-то совершенно не замечаем несоответствия

между нашей духовной жизнью и нашей жизнью на земле. У нас образуются две

жизни. В одной мы необыкновенно строги к себе, анализируем тщательно всякую

идею, прежде чем высказаться о ней, -- в другой мы, наоборот, чрезвычайно

легко допускаем всякие компромиссы, чрезвычайно легко не замечаем того, чего

не хотим замечать. И мы примиряемся с этим разделением. Мы как будто даже не

находим нужным проводить реально в жизни наши высшие идеи, почти возводим в

принцип несмешение 'реального' с 'духовным'. В результате этого получаются

все безобразия современной жизни -- вся бесконечная фальсификация нашей

жизни -- фальсификация печати, искусства, театра, науки, политики, --

фальсификация, в которой мы задыхаемся, как в вонючем болоте, но которую мы

сами же создаем, потому что мы же, и никто другой являемся слугами и

данниками этой фальсификации. У нас нет сознания необходимости проводить

наши идеи в жизнь, проводить их в нашей ежедневной деятельности, и мы

допускаем возможность, чтобы эта деятельность шла в разрез с нашими

духовными исканиями по одному из выработавшихся шаблонов, вред которых мы

сознаем, но за которые каждый из нас в отдельности не считает себя

ответственным, потому что не он сам их создал. У нас нет чувства личной

ответственности, нет смелости, и нет даже сознания их необходимости.

Мораль нам необходима. Но в то лее время мы должны помнить, что нет

ничего опаснее морализма, пошедшего по неправильному пути. Нигде увлечение

деятельностью не дает таких печальных плодов, как в области морали.

Увлекаясь своей нравственностью и нравственной проповедью, человек забывает

цель нравственного совершенствования, забывает, что цель в познании. Он

начинает видеть цель в самой нравственности. Тогда происходит априорное

разделение эмоций на хорошие и нехорошие, 'нравственные' и

'безнравственные'. Вместе с тем окончательно теряется правильное понимание

цели и значения эмоций. Человек увлекается своей 'хорошестью'. Ему хочется,

чтобы все другие были такими же 'хорошими', как он, или как далекий,

поставленный им самому себе идеал. Является своего рода моральный эстетизм

-- наслаждение моралью ради морали; или моральный спорт -- упражнение в

морали ради морали. Это останавливает всякую мысль. Человек начинает всего

бояться. Во всем, во всех проявлениях жизни, ему начинает чудиться что-то

'безнравственное', могущее низвести его или других с той высоты, на которую

они поднялись или могут подняться. У него развивается необыкновенное

подозрительное отношение к чужой нравственности. В пылу прозелитизма, желая

распространять свои нравственные взгляды, он начинает уже определенно