составляет опять таки лишь единое
целое, единую гармонию. Все звенья имеют отношение между собою, они
существуют друг для друга; одно изменяет другое, ограничивает гол и т. д.
Как только наш дух представляет себе две соответствующие мысли, он тотчас
замечает, что они, собственно, сливаются воедино между собою. Он всюду
находит связанности в области своих мыслей; это понятие примыкает к тому, а
третье поясняет или подкрепляет четвертое, и т. д. Так мы находим, например,
в нашем сознании мысленное содержание: 'организм'; если мы рассмотрим наш
мир представлений, то мы натолкнемся на другое содержание: 'закономерное
развитие, рост'. Тотчас становится нам ясно, что эти два мысленных
содержания дополняют друг друга, что они представляют собою только две
стороны одной и той же вещи. То же замечаем мы и во всей системе наших
мыслей. Каждая отдельная мысль есть часть одного большого целого, которое мы
называем миром наших понятий.
Если в моем сознании возникает какая-нибудь отдельная мысль, то я до
тех пор не успокаиваюсь, пока не приведу ее в согласие с моим прочим
мышлением. Такое обособленное понятие, в стороне от всего прочего моего
духовного мира, мне положительно невыносимо. Это потому, что я сознаю
существование внутренне обоснованной гармонии всех мыслей, сознаю, что мир
мыслей един. Поэтому для нас всякая такая обособленность является чем-то
неестественным, неправдою.
Коль скоро нам удалось пробить к тому, чтобы мир наших мыслей носил
характер совершенной, внутренней согласованности, то она дает нам
удовлетворение, которого требует наш дух. Тогда мы чувствуем себя в
обладании истинной.
Найдя истину в полном согласии всех существующих у нас понятий, мы
должны будем ответить на вопрос: Обладает ли мышление содержанием и в том
случае, если отвлечься от всей видимой действительности, от всего
чувственного мира явлений? Не останется ли у нас совершенная пустота, чистый
призрак, если мы помыслим устраненным все чувственное содержание?
Положительный ответ на этот вопрос является столь общераспространенным
мнением, что нам необходимо поближе расследовать его. Как мы уже заметили
выше, большей частью смотрят на всю систему понятий только как на фотографию
внешнего мира. Правда, признают, что наше знание развивается в форме
мышления; однако требуют от 'строго объективной науки', чтобы она брала свое
содержание только извне. Внешний мир должен давать материал, вливающийся в
наши понятия*. Без него эти понятия суть пустые схемы, лишенные всякого
содержания. Если бы не было внешнего мира, то понятия и идеи не имели бы
больше никакого смысла, ибо они существуют ради него. Это воззрение можно
было бы назвать отрицанием понятия. Ибо оно не имеет тогда более никакого
значения для объективности. Оно становится чем-то придаточным к последней.
Мир стоял бы перед нами во всем своем совершенстве, если бы и не
существовало никаких понятий. Ибо они не вносят в него ничего нового. В них
нет ничего, что не существовало бы и без них. Они нужны только потому, что
познающий субъект хочет воспользоваться ими для того, чтобы в надлежащей
форме иметь нечто, существующее уже и без того. Они для него лишь посредники
для передачи содержания, которое не носит характера понятий. Так гласит
упомянутое воззрение.
Если бы оно было обосновано, то должно было бы быть правильным одно из
следующих трех предположений.
1) Мир понятий находится к внешнему миру в таком отношении, что только
передает все содержание последнего в другой форме. Здесь разумеется под
внешним миром мир чувственный. Но если бы это было так, то было бы
совершенно непонятным, какая у нас вообще необходимость подниматься над
чувственным миром. Ибо весь объем познания уже дан нам в последнем.
2) Мир понятий включает в свое содержание лишь часть 'чувственного
явления'. Можно представить себе это приблизительно так. Мы делаем ряд