Рудольф Штайнер

Философия свободы (Часть 2)

именно оттого, что

был честолюбив; в воспоминании эти обиды предстают ему в смягченном свете,

но тем глубже запечатлеваются в нем радости из-за признаний, к которым он

так падок. Для честолюбца, конечно, является настоящим благодеянием то, что

дело обстоит именно так. Иллюзия ослабляет испытываемое им чувство

неудовольствия в момент самонаблюдения. Тем не менее его оценка неверна.

Страдания, предстающие ему теперь под неким покровом, ему действительно

пришлось испытать во всей их силе, и таким образом, он фактически неверно

заносит их в книгу счетов своей жизни. Чтобы прийти к правильному суждению,

честолюбцу пришлось бы в момент наблюдения избавиться от своего честолюбия.

Он должен был бы рассматривать своим духовным взором собственную протекшую

до этого момента жизнь без всяческих линз. Иначе он уподобится купцу,

который при подведении заключительного баланса своих счетов вписал бы себе в

актив свое деловое усердие. Но приверженец означенной выше точки зрения

может пойти еще дальше. Он может сказать: честолюбец уяснит себе в конце

концов, что признание, за которым он гонится, есть вещь, не имеющая

ценности. Он сам придет к пониманию или будет приведен к нему другими, что

для разумного человека не может быть никакого толку в людском признании, ибо

поистине 'относительно всех тех вещей, которые не являются жизненными

вопросами развития или уже окончательно решенными наукой', всегда можно

поручиться, 'что большинство бывает не право, а право меньшинство'. 'Такому

суждению препоручает счастье своей жизни тот, кто делает честолюбие своей

путеводной звездой' ('Философия бессознательного', т. 2). Когда честолюбец

скажет себе все это, он должен будет признать иллюзией то, что его

честолюбие являло ему как действительность, следовательно, также и чувства,

связанные с соответствующими иллюзиями его честолюбия. На этом основании

можно было бы сказать: со счета ценностей жизни должно быть скинуто также и

то, что в чувствах удовольствия проистекает из иллюзий; остаток представляет

тогда собой свободную от иллюзий сумму жизненных удовольствий, и эта сумма

так мала по сравнению с суммой страданий, что жизнь перестает казаться

наслаждением, а небытие следует предпочесть бытию.

Но между тем как совершенно очевидным является то, что вызванное

вмешательством честолюбивого влечения заблуждение приводит при установлении

баланса удовольствия к ложному результату, сказанное о познании иллюзорного

характера предметов удовольствия выглядит тем не менее весьма спорным.

Выделение из баланса жизненных удовольствий всех связанных с действительными

или мнимыми иллюзиями чувств удовольствия попросту исказило бы его. Ибо

честолюбец действительно испытывает радость, когда его признает толпа,

безотносительно к тому, сочтет ли впоследствии он сам или кто-нибудь другой

это признание иллюзией. Испробованное радостное ощущение нисколько не

становится от этого меньше. Исключение всех подобных 'иллюзорных' чувств из

жизненного баланса не только не делает правильным наше суждение о чувствах,

но вычеркивает из жизни действительно имеющиеся налицо чувства.

И отчего бы в самом деле этим чувствам быть исключенными? Тому, кто их

имеет, они доставляют удовольствие; кто их преодолел, у того в силу

переживания этого преодоления (не вследствие самодовольного ощущения: вот,

мол, какой я человек! - а из объективных источников удовольствия, лежащих в

преодолении) наступает хоть и одухотворенное, но от этого ничуть не менее

значительное удовольствие. Когда из баланса удовольствий вычеркиваются

некоторые чувства, поскольку они связаны с предметами, разоблаченными как

иллюзии, то при этом ценность жизни делается зависимой не от количества

удовольствий, а от их качества, а это последнее - от ценности причиняющих

удовольствие вещей. Но если я хочу определить ценность жизни по количеству

удовольствий или страданий, которые она мне приносит, то я не вправе вводить

сюда еще и другую предпосылку, с помощью которой я определяю в свою очередь

ценность или никчемность удовольствий. Когда я говорю: я хочу сравнить

количество удовольствий с количеством страданий и посмотреть, которое из них

больше, то мне следует учесть все удовольствия и страдания сообразно их

реальным величинам совершенно независимо от того, лежит ли в основе их