Рудольф Штайнер

Философия свободы (Часть 2)

но проистекает из внутренней

жизни личности.

Мы не хотим и такого знания, которое раз и навсегда отлилось в

застывшие школьные правила и хранится в пригодных на все времена учебниках.

Мы считаем, что каждый из нас вправе исходить из своего ближайшего опыта, из

своих непосредственных переживаний и отсюда восходить к познанию всего

Универсума. Мы стремимся к достоверному знанию, но каждый на свой

собственный лад.

Наши научные учения также не должны больше принимать такой формы,

словно бы признание их было делом безусловного принуждения. Никто из нас не

захотел бы уже озаглавить научный труд так, как это сделал некогда Фихте:

'Ясное, как день, сообщение широким кругам публики о подлинном существе

новейшей философии. Попытка принудить читателя к пониманию'. В настоящее

время никто не должен быть принуждаем к пониманию. Кого не подгоняет к

какому-либо воззрению особая индивидуальная потребность, от того мы не,

требуем никакого признания или согласия. И даже незрелому еще человеку,

ребенку, мы не хотим в настоящее время вдалбливать какого-либо познания, но

мы пытаемся развить его способности, дабы он не нуждался более быть

принуждаемым к пониманию, а хотел понимать.

Я не предаюсь никакой иллюзии относительно этой характеристики моей

эпохи. Я знаю, как много еще живет и важничает всякой безындивидуальной

шаблонности. Но я отлично знаю также, что многие из моих современников

стремятся устроить свою жизнь в духе очерченного направления. Им я хотел бы

посвятить это сочинение. Оно не собирается вести к истине 'единственным

возможным' путем, но оно намерено рассказать о том пути, на который вступил

некто, кому есть дело до истины.

Это сочинение ведет поначалу в более абстрактные области, где мысль

должна проводить резкие контуры, чтобы прийти к устойчивым пунктам. Но,

исходя из сухих понятий, читатель вводится также в конкретную жизнь. Я

безусловно придерживаюсь того мнения, что если мы хотим прожить жизнь во

всех направлениях, нам необходимо также возноситься и в эфирное царство

понятий. Кто умеет наслаждаться только внешними чувствами, тому неведомы

самые лакомые куски жизни. Восточные мудрецы заставляют учащихся проводить

целые годы отрешенной и аскетической жизни, прежде чем сообщить им то, что

они знают сами. Запад не требует больше для науки ни благочестивых

упражнений, ни аскезы, но зато он взыскует доброй воли к тому, чтобы на

короткое время отвлекаться от непосредственных впечатлений жизни и

устремляться в сферу чистого мира мыслей.

Области жизни многочисленны. Для каждой отдельной из них развиваются

особые науки. Сама же жизнь есть единство, и чем больше стремятся науки к

тому, чтобы углубиться в отдельные области, тем больше отдаляются они от

созерцания живого мирового целого. Должно существовать знание, которое

искало бы в отдельных науках элементы, дабы снова вернуть человека назад к

полноте жизни. Научный исследователь-специалист хочет своими познаниями

добиться какого-то осознанного знания о мире и его действиях; в этом же

сочинении поставлена философская цель: наука должна сама стать органически

живой. Отдельные науки служат предварительными ступенями ко взыскуемой здесь

науке. Подобное же отношение господствует и в искусствах. Композитор

работает, исходя из основ композиции. Эта дисциплина является совокупностью

знаний, обладание которыми составляет необходимую предпосылку для сочинения

музыки. При сочинении музыки законы основ композиции служат жизни, реальной

действительности. Совершенно в таком же смысле является искусством и

философия. Все настоящие философы были художниками понятий. Человеческие

идеи становились для них художественным материалом, а научный метод -

художественной техникой. Отвлеченное мышление получает благодаря этому

конкретную индивидуальную жизнь. Идеи становятся жизненными силами. Мы имеем

тогда не просто знание о вещах, но мы сделали знание реальным,

господствующим над самим собой организмом; наше действительное, деятельное

сознание поставило себя над попросту пассивным принятием истин.

Каково отношение философии как искусства к свободе человека, что значит

эта последняя, и причастны ли мы ей, или можем ли стать ей причастными - вот