Рудольф Штайнер

Истина и наука

друг с другом сообразно

произведенным им формам и, наконец, определяет то, что вытекает из этого

отношения. Через то, что мышление создает отношение между двумя

обособленными частями содержания мира, оно еще ничего не определяет из себя

об этих частях. Оно выжидает того, что получится само собою вследствие

установления этого отношения. Только этот результат и есть познание о

соответствующих частях содержания мира. Если бы это было в природе

последнего вообще ничего не выражать о себе самом через это отношение, тогда

попытка мышления, конечно, должна была бы не удаться и на ее место явиться

новая. Все познания покоятся на том, что человек приводит в правильную связь

между собой два или несколько элементов действительности и постигает то, что

получается отсюда.

Несомненно, что не только в науках, как об этом вдоволь учит нас

история, но и в обыкновенной жизни мы совершаем много таких напрасных

попыток мышления; только в обыкновенных случаях, которые чаще всего нам

встречаются, правильная попытка так быстро заступает место ложных, что эти

последние очень редко или совершенно не доходят до сознания.

Перед Кантом носилась выведенная нами деятельность мышления, служащая

для систематического расчленения содержания мира, при его 'синтетическом'

единстве апперцепции; но как мало он сознавал при этом собственную задачу

мышления, вытекает из го-го, что он думает, будто из правил, по которым

совершается этот синтез, можно вывести законы a priori чистого

естествознания. Он при этом не сообразил, что синтетическая деятельность

мышления только та, которая подготовляет нахождение законов природы в

собственном смысле. Представим себе, что мы видим из картины мира два

каких-нибудь содержания а и 6. Для того, чтобы дойти до познания

закономерной связи между а и 6, мышление должно сначала привести а в такое

отношение к 6, которое сделает возможным, чтобы существующая зависимость

представилась нам, как данная. Собственное содержание закона природы

вытекает, таким образом, из данного, и на долю мышления достается лишь

вызвать условие, благодаря которому части образа мира приводятся в такие

отношения, что становится очевидной их закономерность. Таким образом, из

одной только синтетической деятельности мышления еще не вытекает никаких

объективных законов.

Мы должны теперь спросить себя, какое участие принимает мышление при

установлении нашего научного образа мира в противоположность только данному.

Из нашего изложения следует, что это выполняется формой закономерности.

Допустим, что в вышеприведенной нашей схеме а - причина, b - действие.

Причинная связь между а и b никогда не могла бы стать познанием, если бы

мышление не было в состоянии образовать понятие причинности. Но для того,

чтобы признать в данном случае а за причину, b за действие, необходимо,

чтобы они оба соответствовали тому, что понимается под причиной и действием.

Совершенно так же обстоит дело и с другими категориями мышления.

Здесь будет целесообразно указать в нескольких словах на рассуждения

Юма о понятии причинности. Юм говорит, что понятие причины и действия берут

свое начало исключительно в нашей привычке. Мы часто наблюдаем, что за

определенным событием следует другое, и приучаем себя мыслить оба события в

причинной связи, так что, когда мы замечаем первое, мы ожидаем, что наступит

и второе. Но это понимание исходит из совершенно ошибочного представления о

причинном отношении. Если я встречаю в течение ряда дней, в момент выхода из

ворот моего дома, всегда одного и того же человека, то я, правда, постепенно

привыкну ожидать следования во времени обоих событий; но мне вовсе не придет

в голову констатировать здесь причинную связь между появлением в том же

месте меня и другого человека. Я буду искать для объяснения

непосредственного следования приведенных фактов существенно других частей

содержания мира. Мы определяем причинную связь именно вовсе не по следованию