у него выглядят так: 'С августа 1945 г. происходит
увеличение подсознательной агрессии в информационных структурах
Земли... В последние два-три года резко обострились все энергетические
процессы на Земле, и сейчас то, что называется в биоэнергетике кармой,
работает в десятки раз быстрее, чем раньше... С осени 1995 г., судя по
результатам моих исследований, должны включиться программы
самоуничтожения человечества... Сейчас началась реализация программы
уничтожения человечества' [945].
Как практически любые сектантские брошюры, книги Лазарева просто
пошлы. Он пытается говорить языком, которым не владеет, и о вещах,
которых не знает. Формула типа 'механизм покаяния' [946] выдает
человека, который не знает, что покаяние -- это чудо, это подвиг
свободы. Поэтому Достоевский никогда не пытался психологически
'анатомировать' момент раскаяния. По слову преп. Исаака Сирина,
покаяние -- это трепет души перед вратами рая. Это глубоко личное
переживание перед лицом живого Бога, и потому оно совсем не
тождественно обычному самоосуждению. Лазаревская формула 'смирение
есть высшая техника развития духа' [947] настраивает человека на
совершенно ложный тон.
'Что такое смирение и как оно рождается в душе, никто не может
выразить словами, если человек не научится сему из опыта', -- пишет
авва Дорофей [948]. Смирение не есть просто осознание своих
недостатков, но есть особое чувство сердца. Можно указать путь ко
смирению, но о самом состоянии смирения вряд ли что можно сказать. По
слову старца, 'считать себя ниже всех и постоянно молиться -- это путь
ко смирению' [949], но не само смирение.
Смирение не достигается ни техникой, ни медитацией. Все проще,
неэзотеричнее. Вот лишь несколько святоотеческих размышлений о том,
каково делание смирения. 'Дело смирения -- не измерять себя с другими'
[950]. Старца спросили: что такое смирение. Старец сказал: 'когда
согрешит против тебя брат твой, и ты простишь ему прежде, нежели он
пред тобою раскается' [951]. 'Что есть смиренномудрие? -- То, чтобы ты
благодарил делающему тебе зло. И брат говорит: а если кто не достигнет
в эту меру, что сделает? -- Пусть бежит, избравши молчание' [952].
'Каждый молящийся Богу : 'Господи, дай мне смирение' должен знать, что
он просит Бога, чтобы Он послал кого-нибудь оскорбить его' [953].
'Помню, однажды мы имели разговор о смирении и один из знатных граждан
Газы, слыша наши слова, что чем более кто приближается к Богу, тем
более видит себя грешным, удивлялся и говорил: как это может быть? Я
сказал ему: 'Кем ты считаешь себя в своем городе?'. Он отвечал:
'считаю себя за великого и первого в городе'. Говорю ему: 'Если ты
пойдешь в Кесарию, за кого будешь считать себя там?'. Он отвечал: 'За
последнего из тамошних вельмож'. Если же, опять говорю ему, ты
отправишься в Антиохию, за кого ты там будешь себя считать? 'Там, --
отвечал он, -- буду считать себя за одного из простолюдинов'. Если же,
говорю, пойдешь в Константинополь и приблизишься к царю, там за кого
ты станешь считать себя? И он отвечал: 'почти за нищего'. Тогда я
сказал ему: вот так и святые, чем более приближаются к Богу, тем более
видят себя грешными' [954].
Итак, не смирение и не покаяние, взятые в своем чисто психологическом
аспекте, обновляют и спасают человека. Это всего лишь средства,
которыми человек открывает свою душу для исцеляющего помазания
благодати. Нет добра в той грязи, в поношениях и скорбях, которые
встречает человек на путях своей жизни. Они могут стать проводником
добра лишь в том случае, если человек, вразумленный и очищенный
страданиями, откроет себя перед Богом. Лазарев же обожествляет саму
грязь. 'Душа лечится грязью, черной неблагодарностью, если она это не
осуждает и принимает как данное Богом' [955]. На деле душа лечится
благодатью. 'Грязь', как и любое иное обстоятельство земной жизни --
лишь средство.
Лазарев говорит, что его 'еще в юности тянуло к индийской философии'
[956]. Насколько можно заметить, от увлечения Индией, от вполне
безрелигиозной жизни он пробует проторить путь к Евангелию. Само