Ямвлих

О египетских мистериях (Часть 2)

Сирии, вторые после римских в Байях, и сравнить еще какие-либо с теми и

другими попросту невозможно. В подходящий сезон они и отправились в Гадары.

Однажды он совершал омовение, а они снова собрались и стали досаждать ему

теми же самыми просьбами. Ямвлих, улыбнувшись, сказал: 'Хоть и не слишком

благочестиво показывать подобные вещи, но ради вас это будет сделано'. Он

приказал ученикам выяснить у местных жителей, как издревле называются два

теплых источника-- весьма небольших, но более приятных, чем остальные.

Выполнив предписанное, они сообщили: 'Хоть этому и нет объяснения, но вот

этот называется Эрос, а соседнему имя Антэрос'. Он тотчас прикоснулся к воде

(а сидел он в этот момент на покрытии источника) и, обратив к ней какие-то

краткие слова, вызвал снизу, из источника, дитя. Дитя же это было белым и

соразмерным по пропорциям своего тела, и его златые кудри сияли, опускаясь

на спину и на грудь, и вообще оно выглядело умывающимся и умытым. В то время

как его товарищи стояли, пораженные, он сказал: 'Пойдем к соседнему

источнику', и повел их прочь; и был он погружен в раздумья. И там, совершив

те же самые действия, он вызвал другого Эрота, во всем подобного первому, за

исключением

      (стр.232)

      того, что его волосы, спускающиеся вниз, были более темными и сияющими

в лучах Солнца. И обняли его оба ребенка и, словно признав в нем родного

отца, схватились за него. Он же вернул детей их собственным вотчинам и, в то

время как товарищи в священном страхе отступили, сам отправился купаться.

      После этого толпа учеников уже не требовала от него ничего, но из-за

явленных им чудес притягивалась к нему, словно силой неизреченного бича, и

он внушал доверие всем. Рассказывают про него и еще более парадоксальные и

диковинные истории, но я не записал ни одной из них, сочтя рискованным и

нелюбезным богам делом сводить в виде постоянной и достоверной записи

подверженные искажению и переменчивые слухи. Даже и вышеприведенное я пишу с

опаской, как являющееся слухом, несмотря на то что я следую мужам, которые,

в остальном будучи недоверчивыми, доверяют лишь собственному покоренному

восприятию явленного. И из его товарищей никто не записал ничего из того,

что мы знаем. И это я говорю правильно, потому что Эдесий сказал, что и сам

он ничего не написал и никто другой на это не отважился.

      Во времена Ямвлиха жил еще наидиалектичнейший Алипий, который имел тело

весьма малых размеров и который превзошел это карликовое, весьма малое тело,

так что казалось, будто такое видимое тело является лишь душой и умом, и

недостающее у него в отношении тела не перешло в большее, но израсходовалось

ради более божественного облика. Итак, подобно тому как великий Платон

говорил, что божественные тела, наоборот, пребывают заложенными в

души6, и в этом случае кто-нибудь мог бы, пожалуй, сказать; что и

его тело погрузилось

      (стр.233)

      в душу и сдерживается ею и подчиняется ей, как у лучших. Так вот, этот

Алипий имел множество почитателей, но воспитание у него сводилось лишь к

совместной жизни, к книгам же ни один из них не прикасался. Поэтому весьма

охотно они переходили к Ямвлиху, поскольку у того утоляли жажду из

источника, превыше всех бьющего ключом и не замыкающегося в самом себе.

Когда слава обоих была уже чрезвычайно велика, они как-то встретились друг с

другом, или же сблизились, словно звезды, и эта встреча состоялась в театре,

словно являвшем великое святилище муз7. Поскольку Ямвлих скорее

предпочитал отвечать на вопросы, нежели задавать их, Алипий, против всякого

ожидания отказавшись от какого бы то ни было философского вопрошания и

поддавшись влиянию театра, спросил его: 'Скажи мне, философ, не правда ли,

богач--или сам преступник, или наследник преступника, да или нет? Ведь

ничего иного не дано'. Тот же, оскорбившись на эти обидные слова, ответил:

'Но ведь, пожалуй, способ нашей беседы, наиудивительнейший из всех людей, не

таков, чтобы выяснять, какой у кого излишек есть во внешнем, но чтобы

узнать, кто каким преимуществом обладает в свойственной и подобающей

философу добродетели'. Сказав это, он удалился, и, после того как он

уклонился от ответа, разошлось и собрание. Уйдя же и оставшись наедине с