Всеслав Соло

Переодетые в чужие тела (Часть 1)

-- Здесь, если надумаешь, необходимый тебе адрес и телефон... Возьми,

-- профессор принял листок, продолжая молча смотреть на Викторию, --

'Обратная сторона' -- делает перевертышей... Это официальная фирма, правда

известная не такому широкому кругу как другие медицинские учреждения. Может

они и согласятся помочь, довольно не исключено. Больше... Я тебе ничего не

скажу, Василий Федорович. И не смотри ты на меня такими неподвижными

глазами. Никто, никогда и нигде тебе не поверит, что я не Виктория!... Ты и

сам не поверишь, все-таки советую обратиться.

-- Но я же не... тот..., который... Не из тех..., что?... -- продолжая

смотреть стеклянным взглядом на собеседницу, недосказал, будто попытался

оправдаться профессор.

-- А я и не думала тебя обижать, Василий Федорович. Но... Не могу я, и

не имею права тебе сказать больше, чем уже тебе известно теперь.

Утром, всю обратную дорогу в Москву, сидя за рулем своего БМВ,

Аршиинкин-Мертвяк, машинально распознавая дорогу, сосредоточенно

просматривал в своей памяти фрагментами саму вчерашнюю вечеринку, постельные

удовольствия с Викторией. Но потом... Теперь, в кармане его спортивного

костюма, спрятан адрес 'Обратной стороны', написанный на блокнотном листке

Викторией.

Дьявольщина

Аршиинкин-Мертвяк возвратился домой в Москву в привычную трехкомнатную

квартиру и объявился перед своею дочерью каким-то, как показалось ей,

нерасторопным: не одел свои тапочки, а только лишь взял их в руки и немного

посмотрев на них, бросил валяться у вешалки -- остался в носках, проскочил

на кухню -- схватил бутерброд с колбасой -- надкусил его и положил обратно в

тарелку.

-- Как отдыхалось, папа? -- задала обычный вопрос Юлия, на который

Василию Федоровичу можно было даже не отвечать, потому что за последние годы

вопрос этот приобрел форму своеобразного приветствия между ним и дочерью, и

профессор традиционно не ответил на него и было уже решил пройти к себе в

кабинет, который, впрочем являлся и его спальней, но... Юлия почему-то

вопреки образовавшимся правилам настоятельно повторила вопрос:

-- Как отдыхалось, папа? -- более требовательно произнесла она.

И теперь не ответить профессор не мог. Он остановился в прихожей, едва

приоткрывши дверь в свой кабинет, а дочь смотрела ему прямо в глаза, и она

ожидала ответа.

-- Хорошо, Юленька -- неуверенно и озадаченно проговорил Василий

Федорович на инерции внутреннего раздумья.

-- Зачем же ты пытаешься от меня скрыть очевидное! Я вижу. Я понимаю,

что что-то не так... Папа!

-- Все так. Все нормально, Юленька. Нет проблем, кроме тех, что и

всегда с нами, -- ласково проговорил Аршиинкин-Мертвяк.

-- Как знаешь, папа. Будем считать, что мне показалось.

-- Вне каких-либо сомнений, Юля... -- коротко и подвижно сказал

профессор и... на пару секунд замолчав, извинительно добавил: -- Мне еще

надо успеть переодеться и кое-что обдумать.

-- Да. Конечно же, папа.

-- Надо войти в повседневную форму, -- все так же, извинительно,

пояснил Василий Федорович, но уже в тоне подоспевшей на выручку шутливости.

Юлия немного успокоилась.

-- Тебе заварить кофе? -- спросила она.

-- Да-да, естественно, -- тут же согласился профессор -- быстро

ускользнул в свой кабинет и уже, когда он закрыл за собою дверь, вдогонку

уходящей на кухню дочери донесся его поспешный голос, -- и пожалуйста --

по-креп-че!..

Аршиинкин-Мертвяк остался один на один сам с собою. В начале он

медленно прохаживался по своему небольшому кабинету от окна к двери и

обратно, потом он присел на свой любимый мягкий, с нежной обивкой диван,

который уже два дня не принимал тепла своего хозяина и встретил теперь его

прохладно. Все размышления Василия Федоровича были направлены только в одном

направлении: последняя ночь, проведенная в обществе женщины, безумная, но

может быть, очень хотелось так, -- реальная возможность разрешения всех

нестерпимо-болевых проблем, и такая перспектива нормальной жизни! Удержаться

от соблазна пофантазировать профессор не мог, но так же, не мог он, все же

отдаваясь влечению обольстительного желания перестать быть самим собою --

профессором философии Университета, и он, наряду с наслаждением, все-таки

пытался давать себе отчет, анализировать, нарабатывать вывод в колючих