белый
мохеровый шарф, -- одежда на Мише сама отставала от него, даже тогда
отставала, когда молодой человек замирал на какое-нибудь мгновение. Дело в
том, что Миша обладал присутствием внутренней подвижности, которую ощущал
сразу любой, с ним общающийся, человек, у которого непроизвольно возникали
желания, порывы к движениям, будь то движениям тела или души. Ну, а уж о
Мишиной подвижности физической говорить даже не приходилось.
Миша и в самом деле для окружающих всегда выглядел азартным в
переплетениях своих мускул, присутствие которых понималось, даже если они
скрывались под одеждой: его походка воспринималась легкой и невесомой, но
чередовалась она местами с прямо-таки, ощутимо-тяжеловесными фрагментами
движений, что подчеркивало беглую и разумную силу этого человека. Кроме
того, Миша был 'нормального роста', как говорили ему вслед, посматривая
многие представительницы женского пола -- чуть повыше среднего.
Миша имел четкий, красивый, будто графически вычерченный профиль
высоколобого, черноглазого лица и смотрелся запоминающимся для первого
встречного. Волосы у него были черные и кучерявые, как у аборигена
африканца, и он носил их всегда коротко и аккуратно подстриженными, ни в
какое время года не прикрывая головными уборами. Но примечательнее всего
являлась его широкая и уверенная улыбка, обнажающая два ряда крепких
белоснежных зубов. Эта улыбка имела особый магнетизм, и человек,
разговаривающий с Мишей, тут же начинал непроизвольно улыбаться. Улыбка Миши
передавалась собеседнику, который, независимо от своего желания, улыбался в
ответ, и магнетизм этой улыбки можно было бы сравнить разве что с липкой
соблазнительностью чужого зевка, но только, если от зевка частенько хочется
поскорее избавиться, то от Мишиной улыбки у каждого начинали обнажаться
человечность и хорошие манеры. Мише было двадцать два года, уже около двух
лет, как он демобилизовался из десантников, и теперь готовился поступать в
спортивный вуз, будучи уже трижды мастером спорта по шахматам, большому
теннису и самбо. Миша снимал однокомнатную квартиру в районе станции метро
'Тульская' и жил там один, изредка его привлекали женские посещения, любил
он строго, без излишеств, но вкусно поесть, практически не пил спиртного,
немало читал всевозможных книг, увлекался автомеханикой, но только чисто
теоретически, потому что приобрести машину, хотя бы и старую, пока не
хватало средств, но права на вождение автомобиля уже имел. И мало кто знал,
да в огромном городе этим и не очень-то принято интересоваться, что Миша
являлся бывшим воспитанником детского дома, и лишь основательная сила воли
не позволяла этому молодому человеку время от времени депрессировать
одиночеством и не ранить окружающих заостренными лезвиями эгоизма, чтобы
потом от этого самому не мучиться совестливо: эти лезвия эгоизма ему удалось
уничтожить, переломать в спорте.
-- А вы, Василий Федорович, -- улыбнулся Миша, и профессор тут же
оскалил свои неровные зубы в ответ, -- будете опять предлагать в
Университет? -- спросил молодой человек, почувствовав, что профессор что-то
хочет ему сказать, но как бы раздумывает.
-- Да ты же несклоняемый! Всегда в одном лице! -- от души хохотнул
профессор, что редко он когда смог бы сделать, и этот хохоток скорее походил
на какой-то внутренний толчок, дребезжание развернувшейся пружины, глубоко
придерживаемой эйфории, необъяснимого, глубокого возбуждения, но Миша на это
не обратил внимание.
-- Спорт, Василий Федорович -- моя стихия! -- весело ответил он на
шутку профессора.
-- Да ты знаешь ли, чудак-человек, что спорт -- это буквально все, что
только можно себе представить? Спорт -- это соревнование: кто лучше, больше,
дальше, -- объяснил профессор и с добродушной ехидцей, -- 'вот мол, как я
тебя', -- прибавил в интонации, будто для малого ребенка, -- а соревнование
присутствует в любом деле! -- и тут же профессор улыбнулся Мише.
-- Пусть так! -- весело ответил Миша. -- С профессорами философии
спорить -- бесполезно! -- подчеркнул он последнее слово, -- но я занимаюсь
теми видами спорта, которые мне нравятся. -- Молодой человек снова
улыбнулся, улыбка перемагнитилась на лицо профессора. Миша, развернувшись
красиво корпусом, хотел было уже направиться в сторону входных