Всеслав Соло

Переодетые в чужие тела (Часть 1)

на автомобиле, принадлежавшем Виктории Леонидовне к зданию

Интегральной Фирмы 'Обратная Сторона' и припарковались от него далее по

переулку метрах в пятидесяти.

-- Ну, что ж... Ты готов? -- спросила Юсман. Василий Федорович не

ответил, он думал о чем-то, всматриваясь в ночную глубину переулка. -- Что

молчишь, профессор? Думаешь, что мне на душе легко?

-- Я не об этом сейчас подумал, -- заговорил Василий Федорович.

-- А о чем? -- ласково погладив его по волосам, спросила Юсман.

-- Юля беременна, -- коротко сказал профессор.

-- От... тебя? -- вкрадчиво уточнила Юсман.

-- От меня, -- подтвердил он.

-- Ты уверен?

-- Ты что, с ума сошла, Виктория, от кого же еще! -- заволновался

профессор, -- Юленька. Она... ты должна это знать!

-- Ты меня неправильно понял, Василий Федорович, я хотела сказать: ты

действительно уверен, что Юля и в самом деле беременна?

-- Да. Мы вместе, с неделю назад, ходили к врачу, -- успокаиваясь

подтвердил профессор.

-- Да-а, -- протяжно сказала Юсман.

-- Что значит 'да'? -- возмутился профессор, -- осуждаешь?!

-- Да перестань ты, Василий Федорович, в самом-то деле, взрываться. Я

сказала 'да' просто так. Каждой женщине внутренне, по природе, хочется иметь

ребенка, но не каждая может... его иметь.

-- Прости. Я наверно тебя обидел, -- извинился профессор.

Уличные фонари задумчиво освещали ярким желтым светом переулок.

-- Ничего... -- сказала Юсман и помолчавши немного, неожиданно, для

мечтательно расслабившегося в это время профессора, активизировалась, --

надо делать дело! -- подвижно и решительно заявила она. -- Идем, Василий

Федорович.

-- Скажи, Виктория, ты довольна своим по-ложением? -- не обращая

внимания на активизацию Юсман, холодно проговорил Аршиинкин-Мертвяк.

Оставаясь теперь сидеть неподвижным и даже еще спокойнее в голосе, он будто

придержал своим вопросом подвижность Виктории.

-- Ты... имеешь ввиду... -- призадумалась она, -- мое женское

положение?

-- Да.

-- Я всегда к этому стремилась. Мое приобретение -- это всегда была и

есть я сама.

-- Счастливая ты.

-- А разве ты не имеешь, то, что хотел?

-- Кажется, уже не имею.

-- Не понимаю тебя. Сожалеешь?

-- Сейчас... Да. Но не о том, что получил возможность, а о том, что не

могу возвратить ее.

-- Удивительно. Стремился и стал. Зачем же терять?

-- Да. Я стремился. Да. Приобрел. Ну, почему же такая клейкость

человеческой судьбы!? Нет, я не хочу и не принимаю такое!

-- Мне тебя жаль. Ты как ребенок: поигрался, познал и хочешь отдать. Но

это настоящие игры, Василий Федорович, с болью и кровью, среди людей не

принято иначе.

-- Знаю. И это меня мучает. Как много и бы-стро мы могли бы узнать и

познать и покаяться и идти дальше, если бы...

-- Можно было бы играться и отдавать? -- уточнила Юсман.

-- Да. Играться! Именно так! С детским во-сторгом отдаваться соблазну

желания и отходить от него, отпускать для другого.

Я чувствую, я понимаю, что не может больше так продолжаться на Земле:

человека поглощает желание или множество таковых, и он -- не успевает, не

может освоить из них, хотя бы те, которые видит и хочет иметь...

Почему, почему, ему, человеку, постоянно приходится исподволь коситься

на желаемое, страдать о близости с ним, но иметь его, в лучшем случае,

частично, не полностью, по крошкам, а в худшем... не иметь никогда, а еще

хуже того -- получить желаемое и не мочь возвратить его по-другому, нежели

как ценою собственной жизни.

Я не хочу так.

Я протестую против такого. Так слишком долго идти и невозможно собрать

воедино весь опыт.

Ну, почему же лишь смерть избавляет ото всего!? Да. Я поигрался, но я

осознал это.

-- И ты хочешь играться в другое, -- будто продолжила, подсказала мысль

профессору Юсман.

-- Не понимаю, что в этом плохого? -- озадачился Василий Федорович.

-- Я могу лишь только напомнить сказанное: с кровью и болью они, эти

игры, понимаешь?

-- Значит..., все-таки смерть все решает?

-- Смерть лишь возможность, решаем только мы, Василий Федорович. Мы

выбираем смерть, а не она нас.

-- Плохой мир, несправедливый и медленный, он должен меняться, я в это

верю.

-- Может и прав ты, Василий Федорович, но я, видимо, не совсем, не до