Всеслав Соло

Скоморох или Начало Магии (Часть 1)

позвоните во

Дворец.

-- Хорошо, -- согласился я.

-- До свидания, -- сказал Корщиков.

-- Всего доброго, -- я медленно положил трубку на аппарат.

Наплыв

Чем-то не тем занимаюсь я! Не так живу, не так думаю! Все

хочу не так! Думаю остановить свои мысли. Отстраниться от мира,

очертить себя...

Хотя бы ненадолго это делать научиться! Хорошо ли врать?

Хорошо ли не врать? Как это все мне надоело! Все же

расслаблюсь, поплыву не сопротивляясь, но и не растворяясь...

Я отправился вместе с Викой и ее маленькой дочерью в гости

к моему давнишнему учителю по звездному искусству, Алексею

Алексеевичу Михееву. Михеев редко пребывал дома. В основном его

можно было застать в самодельной обсерватории, расположенной

возле огромного кладбища на краю города. Туда мы все и

направились. Некогда я сам строил телескопы: полировал зеркала,

конструировал окуляры, помогал Михееву ремонтировать его

обсерваторию: красил ее высокий железный корпус, крепил

множество болтиков, сверлил дыры. Господи, как же это все давно

было...

Михеев встретил меня с радостью. Разговорились. Он сетовал

на свои беды, рассказал историю с ворами-негодяями, что

искорежили дверь в обсерваторию, но не проникли внутрь, совсем

недавно...

Я внимательно слушал старого человека. Алексею Алексеевичу

это нравилось, и он думал, что Вика, -- моя жена, а я ничего не

объяснял ему...

Было холодно, но безветренно, когда мы поднялись в

помещение под куполом, открыли его, и открылось небо. Алексей

Алексеевич свое небо знал наизусть...

Власти города определили место для обсерватории у

кладбища, но Михеев был рад этому: 'Здесь небо чище!' --

говорил он. Его не любили обладатели всех начальствующих

кабинетов, куда он приходил просить, требовать...

Один раз, когда очередная дверь за его спиной полностью не

захлопнулась, до него донеслись слова: 'Когда же умрет этот

несносный любитель?!' И вскоре Михеев умер...

Я его так уважал...

Я любил убегать к живому Михееву из этого мира. Алексею

Алексеевичу так и не удалось вывесить звездный флаг над нашим

далеким городом, где давно забыли о небе, но любили рисовать

красные звезды, где царило бесцарствие. Но Михеев не огорчался,

на его двери в обсерватории значилась надпись: 'БЕЗ ДУШИ НЕ

ВХОДИТЬ!' Правда, эта надпись изрядно обожжена спичками

любопытных, исцарапана прохожими...

Мне пришло письмо от Геннадия Филипповича Жирова, тоже

отпетый любитель, в котором написано о смерти Михеева...

Но сейчас Михеев был жив, и он суетился у своих

телескопов, налаживал их, корректировал оси, менял, будто

патроны, окуляры, заряжал их в металлические трубки...

Вике очень понравилась Луна: ее поверхность в прожилках

каналов, в чешуе кратеров, а свет у Луны -- дивный, точно свет

Вселенского холода и равнодушной печали. У меня таилось чувство

какого-то ожидания...

Я уже несколько раз занимался дыханием Астрала, я

заботился о разжигании всех цветов радуги...

И теперь я постоянно ощущал некоторое жжение на затылке и

теплые струи и волны в позвоночнике. Что-то должно неминуемо

очень скоро произойти...

Я торопил события, пребывал в желаниях...

Я видел, как уже горел бикфордов шнур моего терпения и

светлячок его огонька, жужжа, будто пчелка, приближался к

одинокому бруску динамита, на котором лежал мой букет чувств,

завернутый в мысли прежних устоев. Я ожидал взрыва. Оксанка,

замечательная девочка! Мне нравилось это маленькое существо в

спортивной шапочке и модной крохотной куртке, наверное потому,

что оно было частью Вики. Алексей Алексеевич человек

тяжеловесный, медлительный, умел долго думать, но основательно

работать. На вид крупнолицый, скуластый, краснощекий,

широкоплечий, высокий, но мягкий и слабохарактерный. Звезды,

еще до нашего прихода под купол, проявились на небе и теперь

мерно блистали. 'А может, Михеева не стало потому, что я начал

уходить в другое? А может, потому, что я стал уходить в другое,

-- не стало Михеева?..' -- думал я.

Вот и семья

-- Наташа!.. Я не вижу тебя...

-- Я рядом, совсем близко, протяни руку...

-- Где?.. Где ты?.. -- я ласково ощупывал воздух, но

ничего не чувствовал и щурился.

-- Вот моя рука, Сережа...