на улице.
-- Мне это все -- совершенно не трудно, а результаты...
результаты очевидны.
-- Да уж, это ты точно подтвердил, -- всполошился я.
Я вскочил со стула и, чтобы не шаркать по полу, не одев
тапочек, а прямо в носках, зашагал по комнате от окна до
кровати, где спала Вика, и обратно -- туда-сюда.
-- Что мечешься? -- спросил Юра. -- Улови, определи свои
мысли, вон как тебя размотало по сторонам, -- посоветовал он
озабоченно.
-- Это ты ничего не понимаешь! -- прошептал я,
остановившись у окна.
-- Ну что же, если ты так считаешь, то я готов тебя
выслушать, -- подчеркнул Юра убедительно.
-- Я понимаю, что переуверить сейчас, мгновенно, -- вряд
ли смогу. Но я знаю одно: не молчать, а говорить всегда нужно,
отрешенно, но участливо. Говорить нужно в любом случае, даже
если это абсолютно безнадежно, даже если тебя не
поймут,сиюминутно отвергнут или даже убьют!
Говорить -- все равно надо!
Хоть одно слово, да станет после, -- отправным,
поворотным. Ведь слова не канут куда-то, они, как подводные
течения: мы и не замечаем их русла, их многочисленные русла, а
глядишь, сегодня -- уже не думаем так, как вчера, и не
подразумеваем даже, что определило нас в этом -- думать
иначе...
Знаю, отвергнешь ты кришнаитское безумие, лишь бы не
поздно, Юра. Лишь бы не поздно!
Я буду сейчас говорить еще и потому, что существует в мире
удивительная, мало кому приметная зависимость. Ты знаешь,
Божив, в жизни бывает именно так: значительное в нас -- обязано
-- всегда -- незначительному. Ведь вряд ли кто может, из
простых смертных, вообразить себе, проследить эстафетную
перекличку событий, увидеть взаимосвязь между, ну, скажем,
некогда случайно сломанной нами во время прогулки ветки на
дереве и, предположим, -- сегодняшним нашим каким-то открытием,
откровением, проникновением. Пусть даже это была и не ветка
вовсе, а что-то другое, но было же, обязательно!
-- Я слушаю тебя, -- только и сказал Божив, и вдруг: --
Да! -- неожиданно воскликнул он, но тут же сориентировался
виновато на спящую Вику: глядя на друга, я покачал ему
неодобрительно головою.
-- Виноват, -- сказал Юра, -- но мне вспомнилось: ты же
обещал пояснить тот отрывок в твоем письме.
-- Вот с него и начну, -- хладнокровно заявил я.
И я говорил, говорил, и время от времени прохаживался по
комнате, делая тем самым пространственные паузы. Когда я
отходил от Юры, углубляясь в комнату, я приостанавливался там,
поодаль от спящей Вики, и чутко присматривался к другу: он
сидел на стуле не шевелясь, я присматривался к нему, а может
даже и не к нему вовсе, а к ореолу высказанных мною мыслей,
обступавших Юру, дружески склонявшихся над ним. Мне так
хотелось, чтобы Божив принял их участие, и когда я неуловимым
чутьем понимал, видел, как какая-нибудь из них слабела и таяла
в пространстве, тотчас снова стремительно подходил к Юре и
укреплял эту слабеющую мысль. Я знал одно: когда я уеду из
Москвы, Божив останется с ними, с моими мыслями наедине, и
надо, чтобы они были крепкими и не погибли бы от пустячного
взмаха руки. И потому я продолжал порождать, обуславливать все
новые мысли. В то время больше никого на свете я не знал вокруг
себя, кого бы я мог приобщить к обладанию знанием пути к
наивысшей тайне, пути к тайне, которой невозможно овладеть в
одиночку!
-- Юра! -- восклицал я. -- Меня удивляет, вдумайся: почему
имя Бога Кришны сегодня все больше стараются приукрасить?!
Недавно я читал и возмутился: одна, не исключено, что с
неким умыслом, несведующая областная газета в одной из своих
статей о кришнаитах дала перевод имени Кришна как
'привлекательный', 'прекрасный'!
Но ведь это наглая неправда, ложь!
Кришна переводится с санскрита как 'темный',
'разрушитель'!
Значит, ты служишь дьяволу, Юра!
Опомнись, друг! Осмотрись, подумай!
... И потом, ты же знаком с понятием кармы. А чтением этой
кришнаитской мантры ты разрушаешь или, на худой конец,
загоняешь в дальний угол сознания свою карму, а кто же ее за
тебя отрабатывать будет?!
Хорошо!
Ты загнал ее в угол, загнал в этой жизни, но ведь ее все
равно, карму, придется отрабатывать в следующем воплощении, а
значит, эту