Всеслав Соло

Астральное тело - 1. Скоморох или начало Магии

-- отплевывались...

И всем было невдомек, что плохой звук и рваное изображение

во время сеансов на экране и невыполнение плана -- это всего

лишь бюрократические курсы послушания, курсы по раздавливанию

личности директора...

Я чувствовал уже тогда, что с каждым днем все настойчивей

увлекаюсь мистикой. Я уже начинал догадливо сопоставлять, что

чем больше я углубляюсь в сокровенные науки, тем больше на меня

обрушивается какое-то злобное негодование мира сего! Меня

обругивают, поучают, я все больше и чаще встречаю раздраженных

людей, у меня все время что-то ломается, не получается, не

устраивается, я порою начинаю задыхаться без одиночества,

которое необходимо в определенной дозировке каждому нормальному

человеку, вокруг бурлят какие-то пустяки, за руки и за ноги

держат меня, удерживают, не отпуская туда, куда я хочу, они

заставляют меня бесцельно двигаться, говорить, кричать,

раздражаться, озлобляться, но самое страшное, что я все чаще

спотыкаюсь на ровном месте, и это становится злорадной нормой

для окружающих! Порою мне уже кажется, что люди мне делают

гадости специально, с каким-то тайным смыслом и наслаждением!

Алкоголик

Я шел из кинопроката грустным, в кинотеатр ехать не

хотелось, и я медленно пересекал осенний парк. Ярко-желтые

листья вспыльчиво шуршали по асфальту аллеи, шарахались прочь

от моих ног. Я пришел на закравшуюся под нависший козырек

кустарника скамейку и, словно обняв ее за широкие плечи,

раскинул руки в стороны. Всем телом облегченно откинулся я на

деревянную спинку и зажмурился...

На улице еще было довольно тепло, но уже ощущался едва

уловимый запах изморози. Чувствовалась и скрыто переживалась

неотступность приближения зимы, как чувствовалась и

переживалась неотступность приближения моей встречи с

Наташей...

После того моего единственного посещения Наташи в больнице

я больше ее не видел. Недавно через уборщицу я узнал, что

Наташа выписалась домой. Но как мне теперь с ней свидеться? Не

забыла ли она меня, да и нужен ли я ей?... Если бы не этот

непредвиденный карантин в больнице! Сколько же я раз хаживал

взад и вперед под окном ее палаты. А потом замотало меня. Мир

вокруг, действительно, словно взбесился! Все мешает и злит,

норовит вывести из себя, из духовного равновесия...

Однако я определенно сознаю, что Наташа, как и я, тоже

полна ожидания встречи.

Вика все чаще приходила ко мне домой, и мы проводили

утренние часы с нею в постели. Но все же я не забывал о Наташе,

она неотступно присутствовала в моем сознании. И совесть все

чаще заедала меня: я не хотел потерять Вику, но я не мог и

забыть Наташу! Случалось, что я неожиданно ускользал от Викиной

ласки, взамен говорил какую-то чепуху, ссылался на плохое

настроение или на торопливость каких-нибудь служебных

обстоятельств, требующих моего безотлагательного присутствия.

Но как только я подобным обманом, а я человек совестливый,

уходил от Вики, так совесть моя утяжелялась, и уже не одна, а

две иконы неотступно преследовали мое настроение: Наташа и

Вика...

Часто мне казалось, что я очень люблю Вику, а Наташа --

это некий символ, который одухотворяет меня в моей любви. Но

как я глубоко ошибался!..

Наташа, как ангел-хранитель, берегла меня, она печально и

нежно заглядывала мне в глаза... А Вика осторожно подозревала,

не докучала капризами, но озабоченно укоряла, поглядывая на

меня с моей воображаемой иконы...

Ко мне на лавку подсел какой-то мужчина: на лице щетина --

не брился дня три или четыре, небольшой черный дипломат бережно

положил себе на колени.

Он даже не посмотрел в мою сторону, а так, уставившись

взглядом куда-то сквозь асфальт, спросил:

-- Составишь компанию?

-- В смысле? -- в свою очередь спросил я.

-- Выпить хочешь?

-- Нет, -- отрезал я, но, видимо, это у меня получилось

неуверенно.

-- Напрасно, -- сказал мужчина.

Он осторожно приоткрыл дипломат и вытащил оттуда непочатую

бутылку водки, стакан, ломтики сухой колбасы, с полбулки

нарезанного хлеба. Всю эту кухню он разложил на газете возле

себя, сорвал лезвием складного ножичка жестяную пробку со

'столичной' и, налив себе грамм сто, преподнес стакан к губам:

-- Твое здоровье! -- сказал он в мою сторону и тут же, в